УНИКУМ
Он был представителем очень редкого человеческого типа - он был мажором-неудачником...
Мажор он был самый натуральный: папочка - хозяин пары-тройки фирм, мамочка - маленького магазина, торгующего соболями и норками. Сам же он вел жизнь беспорядочную и расхлябанную, развлекаясь до обрыдлости во всех концептуальных местах столицы, потребляя внутрь разные твердые или текучие тела высшего качества и сногсшибательной стоимости, сверкая отбеленными зубами и одеваясь так, что американорожденные ведущие МTV не побрезговали бы содрать с него шмотки. И при этом он был настоящим неудачником.

Не очень мудро завязывать шнурки посредине проезжей части - а он мог. Шнурки у него развязывались всегда и везде. И рвались. Иногда он пытался организовывать для друзей совместные поездки и вечеринки: ничто из этого не выходило. Машины ломались, билеты кончались перед самым носом, в элитных гостиничных комплексах внезапно лопались трубы. Приглашенные стриптизерши оказывались трансвеститами, и по этому поводу требовали в три раза больше денег.
Он не просто терял ключи - он ронял их в унитаз. Если он влюблялся в девушку, то - обязательно в чужую, причем, либо в уже живущую правильным, прочным гражданским браком, либо в домашнюю зверушку какого-нибудь товарища в с бычьей шеей. В любом случае били часто.
Иногда родители устраивали его на работу. Ничем хорошим это не кончалось: в офисах происходили локальные самовозгорания, секретарши, наслушавшись его речей, решались пообщаться с женами начальства, налоговые инспектора возникали из ниоткуда или же мгновенно увядали все офисные цветы, не исключая новогодние пластмассовые елки.
Не рискну, однако, связывать печальную судьбу одного из руководителей ЮКОСа с короткой, как жизнь бабочки, трехдневной службой нашего Валерия в стенах этого почтенного заведения.
При всем при этом он был сногсшибательно обаятельным, искренним, к людям внимательным, прекрасно играл на гитаре и никогда не жалел денег для своих друзей. Так и жил он, чем-то похожий на Буратино под кайфом, чем-то - на Бреда Питта в юности, оставаясь при этом все тем же рафинированным мажором, с легкостью проходившим фейс-контроль куда угодно, начиная с закрытых вечеринок и заканчивая мавзолеем Владимира Ильича в три часа пополуночи.

Я познакомилась с ним в тот период, когда он был влюблен в одну из моих приятельниц, которая вообще-то собиралась замуж, и даже была слегка на втором месяце. Поэтому совершенно естественно, что Валера был от нее без ума, ведь влюбляться в девушек вакантных он не был способен. Я же в тот момент была полностью свободна – по этой причине мы с ним просто подружились, причем дружба наша пережила еще множество его увлечений.
Меня привлекала его жизнерадостность и легкость. Ему нравилась моя способность вещать об Анненском, Альфреде Адлере и человекообразных обезьянах; пить водку, рассуждая о Черубине де Габриак; да вдобавок мое умение окидывать презрительным взглядом всех, в чьей родословной нет трех поколений учившихся в МГУ. (Да, я понимаю, для нас-то, интеллектуалов, все это дешевые понты, но ведь как-то надо общаться с людьми, которые думают, что они пуп вселенной и вдобавок полны левых денег. Презрительный взор тут весьма помогает).

Однажды летом Валера странным образом исчез из поля зрения. Он не приходил на встречи, его не дождались в гости, и он пропустил парочку весьма знаковых для себя концертов. Мобильный телефон его упорно молчал.
Когда, наконец, Валера появился, все заметили, как он изменился. Куда исчезли его пуделиная жизнерадостность и расхлябанная прическа? Нет, его нельзя было назвать пришибленным, но он стал более спокойным, и в глазах у него появилась лиричность и путинская задумчивость.
Кроме того, у него был подбит левый глаз, разбита губа и явно побаливали ребра.
Вопросы он пропускал мимо ушей, сочувственные взгляды игнорировал, а все попытки его подпоить и разговорить методами Штирлица и Маты Хари также не приносили результат.

Тайна загула осталась неразгаданной: время уменьшило и приглушило любопытство его знакомых, а тактичность свела на нет любопытство его друзей. Тем более, что вскоре Валера дал новый повод для раздумий. Он прекратил быть лузером.
Подростковое выражение радостного идиотизма исчезло из его взгляда. За следующий месяц он не потерял ни одного мобильника, не порвал ни единой пары брюк, бросил курить и никуда ни разу не опоздал. С новой работы его не уволили ни через месяц, ни через два. Он даже стал носить галстук, завязывая его, вот паскуда, виндзорским узлом.
Поговаривали даже, что у него завелась постоянная девушка. Но выглядело совсем уж неправдоподобно.
Он перестал напиваться с друзьями и покуривать травку. Он перестал срываться посредине ночи в Шереметьево, чтобы улететь в Сочи рассекать лыжней Красную Поляну, уж не говоря о том, что он больше не звонил на неделе в полпервого ночи своим друзьям, работающим в офисах словно рабы на плантациях, с предложением «классно позажигать»…
С девяти до шести каждый будний день он маячил в аське под грифом «working», что действовало на меня необыкновенно угнетающе – примерно так на каждом нормальном человеке могла бы сказаться новость, что О.Робски выдвинута на Нобелевскую премию в области литературы, скульптуру Церетели после смертоубийственных торгов приобрел Лувр, а Курт Кобейн на самом деле умер от насморка.

Сутки трудовых будней прокатывались по мне раз за разом асфальтовым катком. И в сладострастном упоении любимой работой я ненароком выкинула из головы загадку странной метаморфозы. Но вдруг мне позвонила знакомая. По паспорту она была записана Анастасией, но, поскольку фамилия ее была «Чапаева», то еще в незапамятные времена она стала «Анкой», и Анкой же продолжала идти по жизни, под страхом смертной казни возбраняя при ней рассказывать анекдоты из нашей красноармейской истории, включая почему-то в круг запрещенных тем и поручика Ржевского.
Кстати, кто-нибудь знает, как звали поручика Ржевского?

Так вот, Анка позвонила взбудораженная, как дикая утка на низком старте, и начала квохтать в телефонную трубку:
- Ты хотя бы представляешь, что происходит с Валерой? Что за ужасы?!
Я была на работе, поэтому я была злая.
- Ну? – спросила я сурово.
- В субботу он позвонил, чтобы я отдала ему долг, и я пошла с ним встречаться, а с ним был качок, и он сразу отдал ему деньги! Соня! Они его шантажируют! Или он попал в секту! Они его бьют! Это, наверно, они его похитили, когда он на концерт не пошел! Может, они его избивают? В каком-нибудь подвале!! Или он влип в какую-нибудь секту? К кришнаитам, к адвентистам, гербалайферам!!

Удивитесь, но у меня нет корпоративного чувства – женщин я не люблю. Главный их изъян – скилл устной речи. Они издают слишком много звуков: обычно в совершенно неподходящей тональности и, как правило, в безупречно неправильный момент.
Тогда как я, наоборот, стремлюсь к покою, тишине и максимальной ликвидации конфликтов. Счастье, знаете ли, это тихо умереть вдали от всех. Отодвинув трубку от уха на расстояние четырех с четвертью см, я дождалась конца пламенного квохтания и попыталась вставить слово:
- Он сам тебе сказал, что у него проблемы?
- Нет! Но я так чувствую! Это очевидно!
- У тебя нет поводов для волнения.
- Но, понимаешь! Он говорил таким голосом! С такими интонациями! Может, стоит звонить в милицию? Или у тебя случайно нет хороших знакомых бандитов? Я знаю, ты со всякими мужчинами водишься.
Как уже было сказано выше, женщин я не люблю.

Вешая трубку, я пожелала пылкой Анке удачи в разгадке тайны Валеры. Но вышло так, что истину удалось узнать именно мне.
Маленький дворик на Баррикадной оказался неожиданно безлюден в тот солнечный день. Не гуляли дети, не ругались шепелявые бабки, псы не совершали то, что задумано природой, и только дохлая ворона валялась у урны, что, странное дело, не прибавляло дворику уюта.
Валера отвел меня туда, завлекши обещанием пустой лавочки – я шла за ним, как загипнотизированная овца: последнее место, где мы сидели вместе, выходило окнами на резиденцию посла то ли Великобритании, то ли республики Гваделупа, было обито малиновым бархатом (с тиснением), да и по прочим параметрам сильно отличалось от плохо покрашенной, зеленой, облезлой, поломанной, истертой скамейки.
- Ты так изменился в последнее время, - дипломатично начала я. – Тебя прямо и не узнать.
- Меня летом избили очень основательно, - ответил серьезным голосом Валера и устремил на меня взгляд своих серых среднерусских глаз. – Изрядно избили, и чуть не убили совсем – но прохожий вступился. Хороший человек, я тебя с ним познакомлю, спортсмен. Он и привел меня сюда, - и широким жестом указал на один из домов, - пойдем, я покажу тебе наш спортзал!
- Мммм…, - только успела глубокомысленно вдохнуть, когда он потянул меня за руку и увлек внутрь.

Валера водил меня по коридору и по залам, по столовой и даже по раздевалке (хотя, зараза, и пропустил душевую); он знакомил меня с мастерами спорта и в него кандидатами; с тренером, что прямо лучился-таки брутальностью, а ученики – силой и прилежанием (хотя может все это был перегар). Он показывал мне ринг, и по губам у него пробегала нежная улыбка, а с каких-то стен свисали боксерские перчатки связками лука. Тренажеры в углу казались футуристической скульптурой, ряд же латунных кубков на полках вкупе с грамотами и флагами завершали дизайнерское решение интерьера.
Мне почудилось, что пахнет мужским потом, пардон, адреналином, и только сейчас я заметила, что за прошедшие месяцы Валера действительно заматерел слегка и окреп тушкой.
Глаза у него горели, и рот не смыкался ни на секунду, перегружая уши мои информацией. Он говорил, не останавливаясь и не запинаясь, о забубенных спортивных достижениях, о приемчиках, о тренировках, о «настоящей жизни», захлебываясь, о семинарах арбитров, и, прости господи, о неких макиварах, которые ему привезут в следующий вторник!

Я вышла во двор.
Плотно и тщательно закрыла за собой дверь, достала телефон и набрала номер Анки:
- Ты права, - проговорила я холодно, – он попал в секту.