Лента кончилась, пьянку с камрадами я продинамил, патамушта зафтра кожынка, а "надо же чем-то себя занять"(С). Посему устраиваем вечер изячной поэзии, ниибаца.

На сцене Бодлер.

АЛЬБАТРОС

Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужный час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.

И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу бури,
Застенчиво влачит, как два больших весла.

Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему тобачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.

Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.

Прониклись?


Инвольтируем дальше.

ПРИЗРАК 
В подвалах грусти, где ни дна, ни края,
Куда Судьба закинула меня,
Где не мелькнет веселый проблеск дня,
Где правит Ночь, хозяйка гробовая,

На черной мгле я живопись творю,
Всегда язвимый Богом ядовитым,
И, как гурман с могильным аппетитом,
Свое же сердце к завтраку варю

Но что-то вдруг блеснет, начнет светиться,
И вся - добро, вся - излученье звезд,
Восточных граций юная царица,
Является - уже во весь свой рост -
Она ли? Да! Она по всем приметам:
И темная, и брызжущая светом.

Реальный думъ фофыкъ, не? Или бурзюмъ. Ни дна ни края, грррм. Бля!

 
Дальше. Э... Стешок пра папсу? В бодлерское время, видимо, имелась схожая беда.

ПРОДАЖНАЯ МУЗА

Любовница дворцов, о муза горьких строк!
Когда метет метель, тоскою черной вея,
Когда свистит январь, с цепи спустив Борея,
Для зябких ног твоих где взять хоть уголек?

Когда в лучах луны дрожишь ты, плечи грея,
Как для тебя достать хотя б вина глоток, -
Найти лазурный мир, где в жалкий кошелек
Кладет нам золото неведомая фея.

Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна,
Не веруя, псалмы ты петь принуждена,
Как служка маленький, размахивать кадилом,

Иль акробаткой быть и, обнажась при всех,
Из слез невидимых вымучивая смех,
Служить забавою журнальным воротилам. 

 Вот так.

Ну, напоследок. Жосский романтик-грайнд. 

ПАДАЛЬ
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли Вы?
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом
Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
подобно девке площадной
бесстыдно брюхом вверх лежала у дороги,
зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,
чтобы останки сжечь дотла,
чтоб слитая в одном великая Природа
разъединенным приняла.

И в небо щерились куски скелета,
большим подобные цветам...
От смрада на лугу, в душистом зное лета
едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество жужжащей тучей,
мухи над мерзкой грудою вились.
И черви ползали и копошились в брюхе,
как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,
как будто вдруг оживлено.
росло и множилось чудовищное тело
дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,
как ветер, как бегущий вал
как будто сеятель, подъемля плавно руки,
над нивой зерна развевал.

Тот зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
как первый очерк, как пятно,
где взор художника провидит стан богини,
готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас худая, вся в коросте
косила сука злой зрачок
и выжидала миг, чтоб отхватить от кости
и лакомый сожрать кусок.

Но вспомните и вы, заразу источая,
вы трупом ляжете гнилым.
Вы - солнце глаз моих, звезда моя живая,
вы - лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье.
И вы сгниете до костей,
одетая в цветы под скорбные моленья -
добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,
вас пожирать во тьме сырой,
что тленной красоты навеки сберегу я
и форму, и бессмертный строй.

Я иногда пытаюсь прочитать наконец целиком "Цветы зла", но целиком - не получается. Хотя некоторые стешки берут таки за жопу.

А еще я не люблю читать иностранную поэзию - патамушта в переводе она. Тут больше переводчика, чем поэта. А языков я не знаю.