Достоевский и Леонтьев Достоевский – эталонный русский
писатель. Наряду с иконами и русским авангардом, он наше экспортное
культурное достояние, простите за каламбур. Можно сказать, Достоевский –
культурное лицо России.
Лицо или маска? Вот вопрос. И понимал ли Достоевский Россию? И если понимал, все ли говорил о ней? Не боялся ли он ее?
Достоевский декларировал «что нищая земля наша,
может быть, в конце концов скажет новое слово миру». Т. е. Россия –
мессия; ее историческое призвание – «изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!». «Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю "в рабском виде исходил благословляя" Христос».
Это было сказано в знаменитой Пушкинской речи (1880), которая до сих пор считается эталоном понимания России.
Константин
Леонтьев назвал такие упования «розовым христианством» («Наши новые
христиане», 1882). Леонтьев в Россию-мессию не верил. И правильно, что
не верил. Но антитезис он выдвинул ужасающий. Леонтьев, в отличие от
Достоевского, понял, что Россия это, прежде всего, деспотическая
государственность, «созданная влиянием византизма и татарщины». И вот в
такую Россию он верил. В Россию кнута и плахи. Любовь христианская
невозможна, зато возможна любовь к властям – вот, по сути, кредо
Леонтьева.
Он верно
увидел, что Россия принесет не «братское согласие», а квинтэссенцию
деспотизма – и он это приветствует: «Чувство мое пророчит мне, что
славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки
социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки
движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую
форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым
и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю».
Удивительно
ясное пророчество о «симфонии» сталинского Кремля и Московской
патриархии на базе колхозного рабства. Недаром его вдохновенно цитируют
все православные сталинисты, от покойной Т. Глушковой до В. Карпеца.
Леонтьев по-настоящему раскрылся и зазвучал только после советского
исторического опыта, точнее – после Сталина. Но после ГУЛАГа и Голодомора апеллировать к этой части леонтьевского наследия немыслимо, я бы даже сказал преступно.
Мне Леонтьев близок эстетически, но политически он чудовищен. Попытки
наших нынешних охранителей задействовать его в качестве фактора
актуальной политической мысли говорят о весьма серьезной поврежденности
русского сознания. Сегодняшним апологетам Леонтьева недостаточно Сталина
- они считают, что Леонтьев еще не сбылся во всей полноте...
Да,
он победил в споре с Достоевским – это исторический факт. Как мы теперь
знаем, Россия готовила миру не «братское согласие», а ГУЛАГ. Речь не о
том, кто из этих двух писателей больший христианин. Я-то полагаю, что
Достоевский. Леонтьев по мнению Бердяева вообще чуть ли не сатанист. Но в
споре о России победил Леонтьев. Он, в отличие от Достоевского, не
побоялся вглядеться в суть России и назвать ее. Более того: воспеть ее.
Я
полагаю, эту суть видел и Достоевский, но молчал. Он боялся. Он
предпочитал видеть в России мессию, а зло связывать в основном с
западными влияниями, с приходящими извне «бесами». Ему приоткрывалась
подлинная сущность России как будущей антиутопии, но он не мог принять, а
тем более воспеть ее, в отличие от Леонтьева. Но он не мог и восстать
против нее, ибо восстать против России – это было для Достоевского
немыслимо. Это сносило всю его почвенническую картину мира. Оставалось и
дальше придумывать себе богоносную Россию-мессию, несущую миру
«братское согласие», и прятаться в эту веру, как под одеяло. Пример –
Пушкинская речь.( Read more... )