Re: Н.Н.
Светлана! У Вас удивительный талант поддержать и вдохновить. Далеко не такой распространённый среди здесь. Но благодаря Вам я решил серьезней отнестись к своему посту.

Краткая предыстория.

Жила в Киеве семья Николая Васильевича Мануйловича.

Был он редкой эрудиции человеком, первым редактором Павла Тычины, Юрия Яновского и многих теперь уже классиков украинской литературы. На полках стояли книги с благодарственными автографами этих писателей. На стенах висели подлинники живописных картин художников – современников Пушкина.

Атмосфера в доме была редкой, почти музейной и в то же время душевной. Жили они на первом этаже, заходить можно было без церемоний.

Мы часто этим пользовались.

Помню, проходил в Киеве съезд детских писателей. И я притащил туда несравненного Юрия Коваля с еще несколькими москвичами. Юра почувствовал себя там сразу своим, взял гитару и спел свой знаменитый "Сундук".

У меня сохранилась книжка Юры с автографом, подаренная мне тогда же.



Но я немного отвлекся.

Хозяин дома Николай Васильевич Мануйлович (корни его из какого знатного запорожского рода) занимал разные должности – то заместителя редактора газеты «Правда Украины», то редактора газеты «Культура и життя» («Культура и жизнь»).

Вот к нему-то в редакцию и зашел однажды вернувшийся из Варшавы Константин Оленин, поэт, написавший песню «Спите, орлы боевые…» (А не «Взвейтесь, соколы, орлами», как я просто по памяти написал в начале).

Узнав у гостя, что ночевать ему негде, Н.В. пригласил его к себе. И старый поэт какое-то время пожил у гостеприимных хозяев. Но потом, не желая, видимо, стеснять их, ушел.

А рукопись его стихов осталась у Мануйловичей.

Потом у Николая Васильевича случился роман со своей сотрудницей. Он, как порядочный человек, ушел к ней жить в маленькую дачную пристройку в пригороде Киева Ворзеле.

Как водилось в те годы, за аморалку с работы его выгнали, из партии исключили. И через год он скончался.

А в просторной квартире на улице Франко, 40, прямо напротив Владимирского собора осталась жить его жена Анна Абрамовна и два сына.

С одним из них, младшим – Эриком я дружил.

Эрик окончил Ленинградский художественный институт, был талантливым плакатистом и книжным графиком. И тонким и деликатным человеком.

Он-то мне и рассказал про рукопись Оленина и даже показал её. Я и загорелся передать её Николаю Ушакову.

Ну, а потом был наш отъезд в Израиль.

А через пять лет у Эрика обнаружили опухоль мозга.

Валечка Глухова, талантливый физик, его верная подруга, бросила свою работу редактора киевского журнала «Кибернетика», примчалась в Израиль, мыла полы, занималась любой черной работой, но не вылазила из больниц, прошла через несколько его операций и продлила Эрику жизнь.

В периоды просветов он чувствовал себя уже, казалось почти нормально, принялся рисовать. Сделал даже какой-то мультфильм для рекламы, оставил несколько живописных работ.

Но сегодня уже нет Эрика и не у кого спросить ни про рукопись, ни про её судьбу.
В Киеве остались жить его старший брат Юрий, тоже художник, его мама Анна Абрамовна, которой уже давным-давно за 90.

Но связь с ними как-то не сложилась.

Вот и написал всё, что, как Вы просили, знаю.

Но не хотелось бы заканчивать на грустной ноте.

И потому отыскал у себя в архиве шарж, который Эрик нарисовал к моему 40-летию.
Там 40 использовано и в ограничителе скорости у светофора, и в градусах на бутылках, и в размере ботинок (чем погрешил против правды :), а роза в руках – намёк на имя моей жены.



Вообще, Эрик, наподобие Светлова, щедро разбрасывал остроумные фразы.

Жаль, что мы их не сберегли. Помнится, в последние дни свои он говорил с горькой улыбкой: «Никому я теперь не кабельный!»