Бабуся
Ленинград,,, Вряд ли впечатления сохранились в памяти именно с того времени, когда мы жили в этом городе. Скорее всего, это более поздние “наслоения”. Слишком уж хорошо видится набережная, Эрмитаж, мосты, Адмиралтейство, Петергоф с его дворцом, беседками и фонтанами. Ребенку четырех с половиной лет не под силу запомнить эту сложную и изысканную мелодию, эту неповторимую цветовую гамму. Но что-то все- таки сохранилось. Что-то отложилось в детской головке, потому что много позже, когда мы уже жили в Энгельсе, при упоминании о Ленинграде руки сами тянулись к карандашам и краскам, и ужасно хотелось нарисовать что-нибудь ленинградское. Но я совершенно бесталанна в живописи. Мало того, сроду не могла даже по линейке провести две параллельные линии так, чтобы они действительно были параллельными и нигде не пересекались. Можно сказать, я опередила ученых, доказывавших, что параллельные прямые пересекаются в бесконечности: они у меня всегда пересекались, даже не достигнув конца тетрадного листа в клеточку.

В Ленинграде мы жили опять вчетвером в хорошей и просторной служебной квартире на пятом или четвертом этаже большого дома. Там была красивая мебель – не наша, конечно. У нас еще лет 5 вся мебель состояла из кровати с большими блестящими шарами на спинке да шифоньера с резными дубовыми листьями. И еще – из сундука, чемоданов, коробок и ящиков. В очередном пункте папиного назначения из чемоданов, накрытых красивой скатеркой, быстренько составлялся мамин туалетный столик, сундук становился бабушкиной софой, мне раскладывалась кроватка с плетеными сетками по обеим сторонам, а ящики первое время служили табуретками. Потом они заменялись настоящими деревянными табуретками, сделанными солдатами или матросами, появлялся деревянный обеденный (он же письменный) стол, тоже самодельный. А коробки были понарошку книжным шкафом. Да, как же я забыла. В Ленинграде у нас появилась настоящая этажерка, где стояли мои книжки. Правда, на нижней полке лежало несколько бабушкиных – “божественных”. Я любила рассматривать в них картинки, но читать не могла – в них были незнакомые мне буквы. И слушать, как бабушка их читает, я не любила, так как она читала чуть ли не по слогам, очень медленно (закончила всего четыре класса), водя пальцем по строчкам. Но пересказывала она замечательно! Ее рассказы я любила так же сильно, как и картинки в ее книгах. Там был Бог, Дева Мария, ангелы с крылышками. Я знала, что они есть, только никак не могла понять, где они живут и почему это Бог видит все, что я делаю, и слышит все, что я говорю. А других Он что же не слышит и не видит? Это неправильно, думала я тогда. Значит, другие дети все время “отдыхают”, могут баловаться, озорничать, шалить, а я не могу, потому что Он меня видит и слышит. А если Он и других тоже видит и слышит, то как же тогда и меня? Вот я же не могу слышать одновременно маму, папу, бабусю и своих тетушек, когда они к нам приезжают (а их было четверо, да еще у каждой по двое или трое детей). Я могу только троих, да и то, если не занята своими “делами”. Значит, Он очень высоко, раз видит всех. Очень-очень высоко. Но как же тогда оттуда, с высоты, слышит? Так я размышляла о Боге в свои 5 лет.

А Дева Мария в бабушкиной книге была такой красивой. Бабуся говорила: “Она сияет неземной красотой”. Ах, как я Ее любила тогда! Я рассказывала Ей все, что происходило в моей детской жизни, просила, чтобы Ее Сыночек сделал моих маму, папу и бабусю здоровыми и чтобы мама и папа всегда были молодыми, а бабуся всегда была со мной, чтобы мне купили, наконец, велосипед и такие же белые туфельки, как у подружки Маринки. Могла подолгу сидеть и смотреть на одну только картинку, где Дева Мария сидит в красивом царском наряде и держит на руках Своего Сына. С этой картинки мой взгляд переходил как-то сам собой на бабусины иконы, на которых повторялось точь-в-точь то же изображение. Эти иконы – чуть ли не единственное, что бабушка смогла вынести из разрушенного осколком бомбы севастопольского дома. Теперь они у меня - икона Казанской Божией Матери и Вседержителя. Уйду я – они перейдут к моему сыну, потом к внуку. Главное, чтобы перешли в хорошие руки.

Бабуся долго молилась перед ними. Вначале стоя, потом на коленях. Потом с большим трудом, грузно (хотя была маленькой и худой) поднималась, ухватившись одной рукой за край сундука или кровати, а другой держась за поясницу. Потом она усаживалась на постель и, сидя, еще долго что-то шептала, но так тихо, что я не могла услышать ни слова, лишь вздохи достигали моих любопытных ушек.

Но вот, наконец, она подходила ко мне, чтобы перекрестить и поцеловать на ночь, и я то ли еще наяву, то ли уже в полусне чувствовала, как ее сухие губы едва касались моей щечки где-то возле уха, вдыхала запах ее любимого мыла “Красная Москва” (чуть ли не единственная бабушкина слабость!). Ее руки, такие родные и заботливые, поправляли на подушке мои косы, которые она же слабо заплетала на ночь, чтобы у ребенка не болела головушка. И тут меня, словно бабушкин пуховый платок, накрывал сон. Спокойной ночи, бабуся! Спокойной ночи, моя миленькая бабулечка!

А утро начиналась с того, что она учила меня говорить: “Спаси, Господи и помилуй маму, папу ……” и всех, кого я знала и любила. При этом, я вставляла свои реплики:

- Бабусь! Можно я сегодня не буду “спасать” Маринку: она мне мои карандаши не отдала еще, а они мне нужны сейчас ?
- Нет, внученька, нельзя, она же отдаст. А тебе жалко карандашей? Да я пойду днем и куплю тебе новые, а тебе перед Боженькой стыдно будет.

Ладно уж, Господи, спаси и помилуй и Маринку, она, наверное, просто забыла. А может, ей еще нужны карандаши.

- Да, а за Вовку тоже молиться? Он жадина и меня вчера за косу дернул.
- И за Вову нужно. Не оторвал же он твою косу. Ты ему тихонько скажи, чтобы он больше не дергал, только не кричи, а тихонько скажи.
- А я не кричу, я просто так выражевываюсь.
- Ну, вот и выражевывайся потише.


Что ж, придется, видимо и за Вовку. И так еще 5-6 вопросов-просьб, за кого молиться, а за кого нет. Наконец:

- Бабуся, миленькая, а можно за маму, папу и тебя два раза помолиться?

Бабуся улыбается так, будто получила подарок, которого давно ждала.

- Ах ты, мое солнышко родное! Господь и один раз тебя хорошо услышит.

После этого она берет мою ручку в свою, складывает три пальчика вместе и проводит ими ото лба до пупка и от правого плеча до левого. Я знаю, что это называется “перекреститься” и что этим надо заканчивать мою просьбу к Богу, но всегда путаю очередность: сперва - сверху вниз или сперва - справа налево?
Но вот “самое главное утреннее дело”, как говорит бабуся, закончено, можно начинать новый день.

Ах, бабуся, бабуся, пройдет несколько лет, и я напрочь забуду твои уроки. Забуду на целых 42 года.