" И жизнь, и слезы, и любовь..." (2)
В начале было детство

А потом - отрочество

Сначала Мария поступает в Национальную консерваторию. Причем мать обманывает комиссию, сказав, что девочке уже 16 лет, хотя на самом деле ей только 14. Дело в том, что к конкурсу допускались абитуриенты, достигшие 16 лет. Это был, пожалуй, единственный случай, когда довольно высокий рост и полнота девушки сыграли положительную роль: комиссия даже не заподозрила обмана.
А через некоторое время мать переводит ее в более престижную Афинскую консерваторию.

Глядя на фотографии, я не могу поверить, что эта красивая женщина

с фигурой топ-модели

в годы отрочества представляла собой малоприятное зрелище: толстая, близорукая, неуклюжая, с тяжелой походкой, с обкусанными ногтями, при росте чуть больше 170 см отроковица Мария весила около 100 кг.
Именно такой она предстала пред светлые очи выдающейся испанской певицы Эльвиры де Гидальго, которая, вспоминая свою первую встречу с 14-летней ученицей, писала: " Сама мысль о том, что эта девушка хочет быть певицей, казалась смешной. Высокая, толстая, в больших очках в массивной оправе. Когда она снимала их, то вы видели огромные глаза с каким-то отсутствующим взглядом. Весь ее облик был нелеп: платье слишком длинное и бесформенное, с застежкой спереди. Не зная, чем занять себя, она сидела, покусывая ногти, дожидаясь своей очереди петь".
Однако, когда Мария запела, Гидальго была потрясена силой и драматизмом исполнения. Девушка-подросток, еще не ведавшая, что такое любовь, не имевшая даже элементарного опыта общения с противоположным полом, с такой страстью спела "Хабанеру" из оперы Бизе "Кармен", что опытная певица слушала, закрыв глаза, и думала о том, какой радостью станет для нее работа с этим "гадким утенком", какой великолепный мастер бельканто со временем вырастет из нее.

Пора отрочества шла своим чередом. Хотя отрочества как такового - с его влюбленностями, повышенным интересом к своей внешности, кокетством и заигрыванием с юношами - у Марии тоже не было, как и детства.
Какие влюбленности? Какой интерес? Если она видела себя толстой, уродливой. никому не интересной и не нужной. Нелепая одежда и грубая обувь усиливали это ощущение.
Ни любви, ни ласки, ни участия, лишь работа да постоянная неуверенность в себе.
" Я должна была учиться, мне запрещалось без какого-то практического смысла проводить время… меня лишили каких бы то ни было светлых воспоминаний об отрочестве", - скажет она лет через 20.
Такой неуверенной и незащищенной Мария Каллас осталась на всю жизнь: "Я никогда не уверена в самой себе, меня постоянно гложут разнообразные сомнения и опасения".
Комплекс неполноценности и неуверенность привели ее в конечном итоге к сверхдостижениям как к компенсации.
Пение - вот единственное, где она чувствовала себя как рыба в воде, ощущала свою нужность, свою интересность, даже свое превосходство над другими. (Еще бы не превосходство при столь мощном звучании голоса и его трехоктавном диапазоне). Оно позволяло ей уйти от реальной жизни, которая была к ней так неласкова. Позволяло забыть о своем уродливом облике, о домашних скандалах.
Было еще нечто, в чем она находила своего рода утешение. Она постоянно что-то жевала, пытаясь восполнить едой отсутствие привязанности к ней холодной, но требовательной и расчетливой матери и смягчить свою незащищенность.
Ученицей Калагеропулос была очень старательной и прилежной. Пропадала в консерватории до глубокого вечера.. Пела, играла, слушала, как поют и играют другие. Да и зачем ей было спешить домой? Кому она там нужна? Кто ее там ждет? Незачем. Никому. Никто. Вот если бы отец был здесь, в Афинах, тогда другое дело. Она его обожала и очень скучала по нему. Ей всегда казалось, что только он один понимает ее.
Мария так никогда и не смогла простить матери того, что та его бросила. У девушки было стойкое убеждение, что браки совершаются на небесах, что разводы позорны и аморальны и за них обязательно следует наказание. Эти наивные представления о жизни сохранялись у нее очень долго, пока она не встретила… но об этом еще рано рассказывать. Это будет нескоро.
А пока… пока она делает все, чтобы стать певицей. И не просто певицей, а звездой. Еще одиннадцатилетней девчонкой, слушая Лили Панс в Нью-йоркской "Метрополитен Опера", Мария заявила родным: "Когда-нибудь я сама стану звездой, большей звездой, чем она".

Первый успех пришел к ней в 16 лет, когда она завоевала главный приз в консерваторском выпускном конкурсе. С тех пор ее великолепный голос стал в буквальном смысле кормильцем всей семьи. Потому что дальше была война. Был голод и была нищета. Был первый контракт в Афинском лирическом театре. Была первая партия в опере "Тоска", за которую Мария получила баснословный для нее гонорар - 65 долларов.
Но матери этого мало. Она вечно была недовольна, вечно ей не хватало денег, вечно она требовала их еще и еще.
Наконец, не выдержав постоянного домашнего прессинга, Мария отваживается на рискованный шаг. Летом 1945 г. она возвращается в Нью-Йорк к отцу, чтобы добиваться карьеры.
"В 21 год, одна и без единого цента, я взошла на корабль, отплывающий в Нью-Йорк. Я ничего не боялась".