Заметки на коленке
Конечно, это правильно: говорить о литературных новинках МИНУВШИХ сезонов.

Не эскалатор

В поиске поиска

Сотрудница по работе обещала нашумевшую книгу Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», и принесла для затравки другой ее роман - «Ларец». Роман оказался написан просто чудовищным слогом. В чьем-то давно пролистанном на даче, совершенно диком любовно-историческом романе о Меньшикове князь Федор (это навсегда запало мне в душу, возможно, нанесенная рана не зарастет) обращается к денщику: «Братан».



Так вот, все братаны восемнадцатого века отдыхают по сравнению с тем, что – в языковом отношении – стряпает Елена Чудинова. «Графинюшка, хоть с того свету, а прочтите. Для вас вить писано». Такое у «Ларца» посвящение. И «свету», в манерную стилизацию разговора XVIII века, и особенно это «вить», которое так полюбилось автору, что он усеял им, как птичий дворик пшеном, все, что было можно, и в особенности, что нельзя… Одного «вить» более чем достаточно, чтобы дальше не читать. Тем не менее, совершая поистине титанические усилия, продралась сквозь несметное количество страниц. Ничего не могу сказать о героях, о фабуле. Какая-то ерунда творится с отцом Модестом, который отчитывает бесноватую (для чего надо обладать особым даром, не все святые отцы вообще поддерживают такую практику, говоря, что, возможно, для бесноватого одержимость полезна, как служащая к искуплению грехов, а была бы неполезна, Господь бы ее не попускал), но во всяческих погонях пользуется оружием, да так-то хитро – с памятованием: священников ведь, даже если случайно лишат кого жизни, запрещают в служении. Как знать, вдруг да и стоило бы поговорить о содержании «Ларца» – но ведь так дико написано, что сравниться с Чудиновой может только Юлия Вознесенская, и то не факт.
«Мечеть…» я уже не смогла. Еще одну такую же толстую и тем же языком написанную книгу – ой, нет. Ну, может быть, когда-нибудь. Потом. Когда завалит снегопадом в каком-нибудь логове, и там отыщется две книжки – эта и «Справочник необходимых познаний» Херкимера.
Срочно нужно было читать что-нибудь в качестве противоядия. Подвернулось издание «Анны Карениной» в старинной серии «Классики и современники». У нас в доме почему-то не было этой книжки, а на чужой даче в ворохе макулатуры, приготовленной на растопку, я наткнулась на два потрепанных томика с сиреневой печатью библиотеки одного Балашихинского ПТУ, как положено, на семнадцатой странице. (Кстати, почему печати ставят именно на семнадцатой?) История миграции томов из библиотеки осталась тайной…
Надо сказать, раньше я как-то не читала «Анны Карениной». Это, конечно, вопиющий факт, но вообще я, слава Богу, много чего еще не читала. И уж не знаю, удастся ли в течение жизни прочесть, что хочется? Наверное, с таким режимом чтения – не удастся. Ну ладно. От души поблагодарила небеса и вспомнила добрым словом свою забытую гипотетическую простуду, благодаря которой, вероятно, избежала публичного препарирования особенностей композиции романа на уроке литературы в школе. Вот как раз в плане стиля: Толстой куда как свободно обращается с лексическими средствами – особенно запомнилось, что рука у отца Кити была «мясистая», когда дочь целовала ее. (Кстати, именно это место вместе с другими цитатами по какой-то причине, возможно, что и благодаря эпитету, фигурирует в повести Джерома Д. Сэлинджера «Зуи» в выписках старших братьев Симора и Бадди, в цитатах и афоризмах, выполненных «черными как смоль и неистово отчетливыми» буквами на внутренней стороне двери их комнаты). Толстовские эпитеты вообще – отдельная тема. Помню, как ошарашил вопрос брата, изучавшего «Войну и мир»: «Какого цвета нимфры?» – я даже вклеила этот эпизод в повесть «Вчера», у героя Толстого там панталоны «цвета тела испуганной нимфы», так вот, позднее я обнаружила, к стыду своему, что это общепринятое в те времена название определенного цвета (но так не удалось выяснить, какого именно!), так что оно совсем не изобретенное Толстым, а лишь подмеченное, что, конечно, вовсе не отменяет его ценности. Как и ценности слова «тугосиси», сомнительного, вроде бы – но ведь дело не в словах или не совсем в словах, а в контексте. И оно возникает у Толстого в очень соответствующем контексте: барыне (Дарье Александровне Облонской) объясняют, почему нельзя молока дать детям. Одни коровы то, другие сё, а третьи тугосиси. Это простонародное словцо рисует и облик говорящего, облик пишущего. Василий Розанов в коробе, кажется, первом своих «Опавших листьев» говорит о Толстом, что тот неумен – а при всякой гениальности ум все-таки не мешает (цитирую неточно). У Толстого, несоменно, природная мощь, то есть, собственно, его гений носит характер настолько стихийный и всеобъемлющий, что понятие «умный» или «неумный» к нему, скорее всего, неприменимо. Розановское мимолетное сетование (как и многое другое в его набросках) очень похоже на гипостазирование, наделение окружающих явлений своими, понятными качествами, проецирование. Умна ли гроза? Или неумна?
В общем, как показывает практика, классику тоже иногда хорошо почитать.
На этой волне, торопясь, пока она не кончилась, я перечитала «Петра Великого» Алексея Толстого, затем «Короли и капуста» любимого некогда О.Генри, в сто первый раз «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса (как приятно набрать эти чарующие слова: Габриэль Гарсиа Маркес!), какие-то рассказы Борхеса… Раз знакомый на очень глупый вопрос, какие писатели тебе нравятся, очень умно ответил, что ему нравятся Маркес, Борхес, Кортасар и Гессе. Прямо считалочка! И ведь что скажешь: и Маркес неземно прекрасен, и Борхес пламенно любим, этот архетипический библиотекарь, чья проза избыточно цитатна, суха и академична, аптечна и точна… Борхес поистине сама эрудиция, но многие, казалось бы, чисто умственные фокусы, которыми, пожалуй, побалует аудиторию не один зануда-профессор, в его изложении живо действуют на воображение. Как, например, история про цепочку сновидений, связанных с дворцом, сперва в виде проекта пришедшим к зодчему, а затем как поэма к Кольриджу (Наталия Сова, привет!), или «Три версии предательства Иуды».
О последнем рассказе можно было бы сказать, что, разумеется, нелепо объяснять сложный и многоколизийный поступок Иуды чем-нибудь примитивным и лживо «общепонятным», типа закоснелости в злобе или алчности к деньгам – метафизические корни этого самого трагического, но и самого неизбежного предательства в истории человечества глубже, или должны быть глубже, если и не были таковыми. (Известно так же мало убедительных объяснений поступку апостола, как и внезапному честолюбию светлейшего из Ангелов, существ, которые по природе изначально неспособны были устремляться ко злому, утвердившись в делании добра. Мне даже кажется, метафизика этих двух поступков, этих двух предательств – не может быть объяснена и постигнута).
Одна из самых восхитительных книг, которую только можно представить – книга исчерпывающих комментариев к трудам Борхеса. К «Энциклопедии вымышленных существ», например… Чтоб культурологи, чтоб религиоведы… Всей силы фантазии не хватает, чтобы уяснить, насколько она прекрасна, эта объемная книга – томов в ней, вероятно, не меньше, чем в любой подробной энциклопедии. Там чарующие имена чередуются с названиями местностей на всех известных в настоящее время языках, а выдуманные и реальные персонажи (причем вторых не всегда удается отличить от первых, а у первых столько прототипов, что они практически вторые) действуют наравне. Сухая, аптекарская проза профессора взвешивает на точных весах должную меру того культурного праха, в который превращается любая человеческая жизнь, сопряженная с книгами.
Ну так что ж, все они, «любимые писатели знакомого» - действительно прекрасные, но перечисленные через запятую (вот парадокс!) они оставляют впечатление автопортрета своего преданного читателя как типичного дурачка-интеллектуала в очочках и в идиотском костюме, типажа, к несчастью, довольно распространенного в наших широтах.
Шатнуло в другую сторону – не хватило здорового снобизма, то есть неких инстинктивных навыков оберегания собственной интеллектуальной целостности – и подряд прочитала: «Дерьмо» Ирвина Уэлша (как вы яхту назовете, знаете ли, так она и…), «Фламандская доска» и «Учитель фехтования» Артуро-Переса нашего Реверте, да еще «Код да Винчи» Дэна Брауна. Такой вот марбургер с макаронами. Все было не далее трех месяцев назад, но память, как известно, сволочь избирательная, и теперь, признаться, я боюсь приписать одному инсайты другого. Это в переводе, должно быть, западные авторы становятся как свежеродившиеся близнецы... Вся перечисленная литература – того слоя (за исключением, может быть, Ирвина Уэлша, зато он «культовый»), который как бы принято считать интеллектуальным, но с такой специальной усмешечкой, так как все понимают, что такие книги суть, конечно же, слегка причепуренный ширпотреб. В статье о Слаповском «Кое-что для других» (сборник «День святого электромонтера») я уже говорила: есть два вида «масскульта», честный, без претензий, и лживый, маскирующийся под элитарное. Перечисленное выше – второго сорта.
Повествование, как правило сюжетно, но это сюжеты с таком, пустые пирожки – развитие романа динамично, однако его славная подвижность имеет природу подвижности убегающего молока. Воспроизвести подобные сюжеты методом простого пересказа не представляется возможным, и не потому, что последовательности событий так уж сложны, а потому, что там и сям обнаруживаются неприятные прорехи, ставящие рассказчика-пересказчика в тупик. Находятся, конечно, те, кто бросает камень со словами «король голый», но достаточно и таких, кто утверждает, что король-то разубран в парчу – что ж, почему бы всем нам и не доверять своим глазам? Если это интеллектуальная литература, если человек ее так видит – зачем разочаровывать человека? Но вот доказательства в «Коде…», что Иоанн на самом деле является Марией Магдалиной, и у них с Иисусом Христом были дети, кажется, должны быть поосновательнее, чем некая якобы наличествующая похожесть изображенного Да Винчи апостола на женщину, которой предыдущие вереницы зрителей просто не замечали, потому что ожидали видеть именно апостола. В общем, развесистая клюква на постном масле.
Артуро Перес-Реверте (с таким именем не обязательно писать, чтобы быть писателем) до подобных высот в своих гипотезах не опускается, он по-хорошему детективен в замороченных романах, но что от них остается? Разве что приятная расслабленность, как после пытки хитрющим кроссвордом… Их приятно разгадывать, пусть и сложновато, именно потому, что – совершенно не обязательно. Само по себе и это неплохо, но что достаточно для кроссворда, для литературы так бесконечно мало! Много бы я потеряла, если бы Перес-Реверте не пробегал мимо и яичко не упало и не разбилось? Вряд ли. Многое ли приобрела?
И все же таких писателей у нас в России, как мне кажется, нет – а их должно быть много. Они и есть (были бы) хорошие интеллектуальные писатели, ну, скажем, второго, третьего ряда… Но у нас середины не ведают – либо откровенная дрянь в цветных обложках бешеными тиражами, либо два с половиной экземпляра нечитабельного романа, названного «национальным бестселлером» двумя с половиной литературными критиками.