Ужин
Лифт в заскорузлом узле подъезда, в темном аппендиксе. Пол исшаркан. Плинтус ободран. Пальто тяжелит плечи, шерстяной платок искусал шею, хочется побыстрее содрать его, освободиться. Мария нажимает клавишу «четыре», и кабина, надсадно гудя, прет ее на этаж. Мария стягивает перчатки, расстегивает сумку. Так, где тут ключи?

Входит в темную прихожую, нащупывает выключатель и клацает. Тусклый поток неверного света от подслеповатой лампочки льется на пол, на стул с жабой телефона, на коврик у двери. Швыряет на кресло сумку и выпрастывается с остервенением из пальто. Нагибается — кровь приливает к лицу. С визгом расходится молния на сапогах. На левом заедает, приходится повозиться. Уф, наконец-то. Проходит в комнату и падает на диван. Так лежит минуту, другую. Тишина. Покой. Одна настырная мысль: надо идти вымыть руки. Лежать бы так и лежать. Медленно поднимается и идет в ванную. Прохудившийся кран сипит, чихает и плюется тоненькой струйкой горячей воды, она почти обжигается, вылавливает в мыльнице, заполненной клейкой массой, склизкий кусочек мыла, мнет его, расклеился, выдавливается между пальцами, как творог. Шлепает обратно в лохань.

Здесь у толстой хозяйки, преподавательницы пения, Мария снимает комнату. Живет тут и сумасшедшая дочь хозяйки, неопрятная, с постоянно накрашенными ярко-красными губами.

На кухне хозяйничают тараканы. Пузырьки лака для ногтей, алого и бордового, красуются на каменном подоконнике между горшками с бледными геранями, запыленным подслеповатым зеркальцем и расческой, на которой словно мыши свили кубло волос.

Мария достает ледяную кастрюльку вчерашнего супа, хлопает дверцей холодильника. В желе, размякнув, плавают галушки. Наливает тарелку с оранжевой каймой и выщербинкой — до краев. Ставит в микроволновку.

Звяк — и ужин готов.