АРХИВЫ
Известно, что Иван Алексеевич Бунин был очень тщателен в отборе своих произведений для публикации. Очень скрупулезен, осмотрителен. На одной из книг, готовящихся в печать, он написал: «16 декабря 1952 г. Париж. Зачеркнутое не вводить в будущее собрание моих сочинений, даже самое полное. Ив.Б.»
Разумеется, впоследствии в изданиях отнюдь не самых полных составители свидетельствуют: «В разделе: «Стихотворения, не включенные И.А. Буниным в собрание сочинений», — печатаются зачеркнутые им в издании Маркса стихи при отборе для будущих изданий и некоторые из тех, которые не вошли в прижизненное собрание сочинений».
И правильно, так как ценна любая почеркушка, если она сделана рукой такого писателя.
И, тем не менее, воля его была нарушена, так что самое надежное избавление от вещей, которые не нравятся — их уничтожение.
Набоков уничтожил большой рассказ, прообразовывавший «Лолиту». Интересно было бы взглянуть на него. Но он не захотел этого.
Раз я пришла в недоумение, узнав, что дневники одного давнего знакомого, который ныне готовит себя к тому, чтобы принять монашество, и подвизается в отдаленном прославленном монастыре, хранятся его друзьями на таком ненадежном носителе, как дискета.
Роман Сенчин содержит рукописи на балконе. Не спросила, на застекленном или так, под снегом.
Не надо заводить архива, над рукописями трястись. Пастернак. Сам заклеивал новыми вариантами прежние четверостишия, и часть бумаг потом, когда вскрыли коробку, рассыпалась в прах: плохое качество клея.
Все верно. Если не хочешь, чтоб потом распоряжались твоими бумагами, как придется — распорядись сам. Архив — это то, что человек перед смертью не успел уничтожить.
Но в сожжении, например, дневников или писем мне видится какой-то акт придания особой значимости бумагам… То есть то самое, от чего предостерегал Пастернак.
Роман «Мастер и Маргарита» построен на сожженой рукописи. В природе, как известно, они прекрасно горят, размокают, теряются и исчезают бесследно.
Возможно, самая крупная потеря русской литературы, о которой мы знаем — второй том «Мертвых душ». Гоголь имел право поступить так, как он поступил, в то время в душе его назревал переворот и было сильное желание принять монашество. Льву Толстому он писал: «Монастырь ваш — Россия». Он боялся, что созданная им книга так же разрушительна, какой он признал к тому времени первый том, уже изданный, прочитанный…
Но все-таки жаль, что в тот момент не оказалось рядом никого, кто был бы способен удержать его от этого шага.