| 8:26p |
[]
Где припаду к одному
грустному руну,
там березы без резни
веселых дружин,
морщинистые пещеры
и угрюмый мох под тяжестью спящих медуз.
Нет и не будет, совсем не будет
никаких драм, никакой трагедии,
ни смерти, ни потерь, ни новостей,
ни драк, ни сражений...
Все идет себе своим чередом:
тихо дремлют буквы, стекают с потолка
алебастровые подтеки,
вызревают черно-серебристые споры
и, счастливые, тихо лопаются.
Да и сам я, мало чем отличаясь от них,
туго натянут на облезлые бока,
озираю свое сокровище,
изгрызенное и высохшее, как древнее сено.
А мы уже снова плывем,
словно овечья отара по вспаханной равнине,
шагаю по улицам,
сочувствую миру, ощущая
его неуменье не замечать
невысокого солнца и огромного неба.
Тихая подземная весна
вижу ее прищуренным зреньем,
видишь ты, как льется жемчуг лунный,
как разрываются во мху цветы?
Все в мире мертво. Все расплывается,
а я не знаю, может ли оно
быть не мертво, может ли оно
разомкнуться в трепетных видениях
теплой рябиновой зимы.
Сколько земли в безвестных могилах,
сколько пропастей скрыто под землей,
сама она открывается,
и здесь передо мной
колоссальный гобелен
в пышной раме из вишни.
Сколько пушистых снов,
кротости дождевых облаков,
шорохов листвы, речи зеленых трав, —
горизонт смыкается
со всем, и все
слышно, как поют на поле
узорчатые пчелы.
В этом сказочном сонмище
остались строки простых
самых обыкновенных слов,
и дождь из жемчуга выпал.
Время, измельчив его в рафинад,
вонзило длинные ядовитые зубы
в сплетенные на крюках
венчики ветвей.
Давно остывает мое совершенство.
Скоро все это будет съедено и истлеет.
Даже мертвый,
я не смогу насытиться своей красотой;
и счастлив, кто сгинет в трясине из мелькающих букв.
Что ответить на вопрос «Кто ты?»? |