| 9:10p |
+
Звонок!
Сушеная люцерна.
Изнемогающие от жажды.
Вдоль по деревне гуляют жандармы.
У ворот — заросший бурьяном сквер.
Арьергард.
Ряды кебабов.
Туземные музыканты.
Сырость.
Бронзовые вина.
Ржанье лошадей.
Толпы любопытных.
И капитан в стихах.
Во дворе кузнецы.
Дворянское собрание.
Переговоры.
Во дворе — штыки.
Лебедка.
Парусина.
На верблюде — старичок.
Флейты.
Арьергардный пост.
Сыро.
Высохло.
Как-то горько.
Только и остается — скрипеть зубами,
Длинными,
длинными,
хромыми,
угловатыми,
как старая табуретка.
Сухо,
как в губной гармошке,
сухо, как трава под дождем.
Нет, сейчас я тебе не поддамся,
Это еще не стихи.
Ты не спеши с упреками, товарищ!
Нам есть о чем поговорить!
Есть о чем поговорить
Друг с другом.
Ты вскочил, замахнулся шашкой,—
А я только взгляд метнул на Полкана
И уже стою в столовой босой
И на столе пишу чайную ложку.
Думаю, как бы мне проехать в Донбасс.
И как бы повидаться с мамой.
Сестры работают в городе,
И каких только мне не пришлось наесть.
Над столом висит медная чашка.
Здесь кашею пахнет густо,
Мне без варенья в три горла ее жрать.
Аполлон Григорьевич здесь бродит
Между кухонь,
когда ему вздумается,
а Аполлон Григорьевич из общего котелка
Перекусывает пшеничные крошки.
Но он очень занят.
Аполлон Григорьевич вкалывает в штабном районе,
Аполлон Григорьевич пьет вина
И спит с поварихами.
Но он очень занят.
Аполлон Григорьевич с куриным пухом,
Аполлон Григорьевич Дон-Жуан.
Он везде!
А я ему вовсе не нужен.
Аполлон Григорьевич — виноторговец.
Аполлон Григорьевич — мореход.
Аполлон Григорьевич — арбузы...
Но он мне необходим!
Но Аполлон Григорьевич на меня еще злится.
А я все ему про Крым, про Донбасс, про Донбасс.
Но я не жалею о своих стихах.
Мне здесь житье не хуже, чем на Сахалине.
Здесь даже лучше.
Клуб, театр, кино.
А он - на посту!
Подведи итог
Стоим мы, словно путники,
Потупясь в землю
Зигзагообразными глазами.
Так стояли,
как тощие псы,
И не раз, не два
нарушали все мыслимые сроки:
Один тонет,
другой пишет дневник.
И со страниц его глядит в небо испуганное лицо
Нескладного,
черного
кандальника.
Иди, бесцельный,
В гиблых тропиках
Вливайся в дождевые потоки
Пучеглазых чудес.
Наслаждайся этим мученьем,
Сойди в свои синие сады,
Здесь больше нет дорог и правых и виноватых.
Здесь нет границ и нет конституций.
Здесь нет свободы, нет родины,
Кроме смерти,
Опомнись!
Кто мы?
Как пишутся наши имена?
Рабами, плотью, калеками.
Слепыми волками...
Но мы не бросим стихи,
А после каждого вздоха
В жарких ладонях
плотных бедер
Да здравствует Родина
И далекая партизанская
Красная Армия!
Только и остается мне
И писать и плакать.
И катится в зареве дальном
Разбитый пегий газик,
А ветер гнется и липнет
К руинам изб,
Из которых дует безглазый ветер.
Все сходится
Там, где сошлись дороги,
И наши голоса слились в один.
Их ржавые листья,
Мерно колыхаясь,
Одному ему подчиняются.
Все сходится
На краю земли.
Все сходится
Аполлон Григорьевич будет писать очередную радиограмму
В звездную даль,-
через тундру и степь,
через пустыню,-
через тундру и степь,
через пустыню -
туда,
где уран,
а уран -
это жизнь,
а уран - это смерть!
Пройдет еще,
пойдет еще
средь наших лесов,
вод,
гор,
краем единого для нас шарика. |