| 5:30a |
≥
В переулках, в переулках, где проходил Наполеон,
В сто тысяч локтей вышины,
В месте, где все времена залегают в трубочку.
Где столетия и эпохи идут сквозь нас,
Словно крошечные улитки,
В этом месте с трудом удается отдышаться
Вслед Наполеону на обратном пути.
Годна ли крыша для Наполеона?
Неужели перед выборами такое зло?
Всегда кажется, что вечер наступает рано,
Так что в родном городе Арде
Некому встретить Наполеона.
Мы едем за Наполеоном,
Как будто день подходит к концу,
И не будет нам никакого от него проку.
Всегда кажется, что вечером наступает рано,
Так что в родном городе Арде
Некому встретить Наполеона.
А что я скажу сыну:
— Завтра ты идешь на первый этаж,
Там на люстре будет сидеть Наполеон.
В переулках, в переулках, где проходил Наполеон,
В сто тысяч локтей вышины,
В месте, где все времена залегают в трубочку.
Где столетия и эпохи идут сквозь нас,
Словно крошечные улитки,
В этом месте с трудом удается отдышаться.
Здесь, с кочергой и ведерком, в котелке,
Через твои головы все слышишь, что
В тебе творится, под землей.
С бечевкой и спиртом в зависимости от случайностей
Все, что с тобой происходит.
С "Лорд-солнце", с покойниками, с посетителями из рая.
Помощи ждать неоткуда.
Ты спишь, а голова еще полна забот,
И восстают заключенные думы.
Важно все, что здесь у тебя происходит:
Сорок метров дерева и лавка прачки,
Стрелка, шелестящая в волосах,
Соцветье воздушных половых органов
И спальня министра.
В переулках, в переулках, где проходил Наполеон,
В сто тысяч локтей вышины,
В месте, где все времена залегают в трубочку.
Где столетия и эпохи идут сквозь нас,
Словно крошечные улитки,
В этом месте с трудом удается отдышаться,
А когда ты здесь во сне,
Тебе начинает сниться
Как будто ничего,
И ты начинаешь опять-таки,
С того, что мы зовем медленной смертью.
А потом открывается дверь,
Входишь, уходишь из тела,
И почти сразу вспоминаешь, что с нами случилось,
И ты понимаешь, что с нами случилось.
Но что-то еще не кончается, и, может быть, от этого все тревоги и радости.
Заря, уходя, всходит за костром.
Черные женщины поют о черном смысле.
Спи, мой сын, и нет зла ни на небе, ни на земле.
Только песни черного значения.
Только игры черного значения.
В переулках, в переулках, где проходил Наполеон,
В сто тысяч локтей вышины,
В месте, где все времена залегают в трубочку.
Где столетия и эпохи идут сквозь нас,
Словно крошечные улитки,
В этом месте с трудом удается отдышаться.
В нем может статься, что, снимая пальто,
Ты встретишь за стеклом сталиниста.
Пойдете в магазин - и магазин окажется сдан.
И тогда вам всем разрешат войти
И увидеть в центре зала чугунный бюст.
Вы начнете смотреть в глаза этому бюлю,
Этой маленькой пустой голове,
И, разглядев, что там написано на красной бумаге,
Посмеете спросить:
- Что?
Что?
Что?
- Смерть!
- Смерть!
- Смерть!
- Смерть!
- Смерть!
- Смерть!
- Смерть!
И вы увидите сзади этого бюста
На стене над столом картину:
Сто тысяч серых домов. |
| 3:54p |
≥
В переулках, в переулках, где проходил Наполеон,
В сто тысяч локтей вышины,
В месте, где все времена залегают в трубочку.
Где столетия и эпохи идут сквозь нас,
Словно крошечные улитки,
В этом месте с трудом удается отдышаться,
Где при каждом вздохе отдается в висках.
Где во мгле, а то и просто под открытым небом
Мы внезапно замечаем вдруг иные края -
Классическую местность, рыцарские замки,
Тусклый крест, еще совсем недавно виденный вами.
Гигантские жесты столетий сглажены площадями,
Тишиной замирает уснувший ветер,
Воображенные памятники —
Если долго вглядываться в застывшее мгновенье,
Оцепеневаешь, оледеневаешь.
Бездна бездна, а где же тело Наполеона?
Где тело коня его, где тело мертвого коня?
Воздуха теперь все больше, а предметов все меньше.
Ничто не трогает душу, ничто не раздражает глаз.
Может быть, тело Наполеона — это только шум в ушах? |