| 7:25p |
+
Шли люди,
словно в телевизоре -
по домам - в школы,
в техникумы,
в больницы,
шумело метро,
выпятив живот,
идут,
как поезда,
ржавые дома,
машины,
танкеры,
и маленькая девочка у изголовья
медленно читала записку,
слушала мамин голос, повторяла слова.
Она не слышала собственных
рогов:
они почему-то не шли на соединение.
Надпись кричала о вещах,
как фантом,
воображаемый и мнимый,
Чем мы так жестоки?
Тем, что в святую ночь любви
мы удираем от женщин
в поездах, метро, самолетах,
в садиках,
в школах,
в приемниках
и барах
...
Для души моей так просто
осуществить, как вы,
невинные молитвы,
и ни с кем не делить
мою женскую грудь,
обнаженные ноги,
мой юношеский член,
из которого хлещут
мои мальчишеские мечты.
Трагедия повести
омерта, обмер такой
незримый нож,
что кажется - это край.
Что обе луны
вдоль него прошли.
И девочка поняла,
что буквы на белой стене
ржавые,
что от них еще идет кровь.
В дырку пора ему,
в раковину.
Ему негде родиться.
Пора его разрезать.
Но он
ведь один,
не на ком ему остановиться,
а снаружи больше ничего
не видно.
И девочка выждала время,
пока все,
чем был она занята,
но никак не могла приняться,
вышло из нее.
Зажигая ближний свет,
плавно и беззвучно
движутся в ночном безмолвии
поезда, автомобили,
шумит метро,
качаются поезда,
дымит танк,
изрыгает пламя паровоз.
И катится девочка с белыми кудрями,
которыми
гладит Бог ее маленького Иисуса,
и понимает,
что больше не может
иметь ее,
как вообще ни одну
женщину.
Кто бы помог ей, чтобы просто понять
эту беду,
должна ли она просить
тебя в свете ее молитв?
Светят железные рельсы,
и слышно, как рельсы звякают,
и стучит в ее подошву
стучащий станок.
И ни до кого ей дела.
Сама рожает и сама родит,
из нее вынут плод. |