| 2:54p |
_
Он пил урину горькую
Из тела родины,
Облизывая крохи
С волчьих губ.
В феврале пахнет тленом
Недавно обнаженных
Курсантов,
Всецело отданных
В когти смерти.
В ноябре входит
На птичьих лапках
Вкрадчивый
Белинский
В чувства сибирских студентов,
В сущность русского искусства,
В глубь крестьянских хат.
В тесной комнате —
Разговор
На "ты".
Нож смерти
С железным лезвием
В теле истории.
Листья срываются
В оснеженный
Русский мех.
Сто двадцать
Суточных норм,
И кровавые реки раскинулись
Из дома в дом
В морозную бурю.
Бежит с петлицы
Мрачноватая пуговица
Командирской шинели.
И хочется, чтобы снова
Жизнь стала предельной,
Как будто впереди
Вход в пещеру
Или храм,
В убранство старинное,
Как будто солнце
Не погасло,
Ведь одной непогрешимостью
Самим стать нельзя.
А человек,
Изделие
Многосложной техники,
Приговорен
К безумью от жажды.
И песня
«Течет река Двина»,
Заменившая
Зашторенные окна,
Крепка и красива,
Как седые волосы
Опытной женщины. |