| 4:23a |
_
Дрожь бьет мое тело, — оно в ярости!
Оно в бешеной злобе. Оно бредит звездами.
Все чаще стучит мое сердце. Тах-тах-тах.
Словно о крышу дятел долбит…
Трофейный дятел.
И ветер хочет крикнуть им:
"Пустите нас погреться".
Но вы слышите, слышите: он - старик, и ветер,
И дятел -
Дети времени.
Стучит и стучит носом в крышку гроба:
"Пустите в теремок!"
Не надо просящих глаз.
Вас все равно не пустят.
Я рад.
Не надо во мне ничего.
Я рад.
Не надо во мне ничего.
Вы ваши голоса не услышите,
Потому что я умер.
Вздымаются дремотные валы.
Дремучий бор вздыхает и шумит.
Не шелестят встревоженные листья.
Только отзвук в елях насторожен,
Только отзвук слышим мы заунывный.
Это мир стоит, удивляя нас.
Лишь последний, безумный звук:
"Не надо", - замирает.
Все тише и тише, безглагольней,
И в синем сумраке старческий рот
Улыбается, рот смеется.
Не надо стучать в крышку гроба,
Ибо в гробу и вправду покой.
Лежит и нам не мешает.
Если вам страшно, пока вы живы,
Не надо стучаться в крышку гроба.
Не войдете.
Я же нет.
Здесь нет.
Здесь повсюду.
И во мне.
Нет.
Я же нет.
И в вас нет.
Но когда я к вам обращусь
И возьму вас за руку,
И скажу:
"Пошли же в теремок", -
Вы поймете, вы поймете:
"Нет!
Но за руку?" |