souffleur's Journal

_
По значению и рисунку событий одно приравнивается к другому.
Сегодня произошло событие, весьма сходное с двумя другими: концерт, в котором шла речь о трагической судьбе людей, погибших во время ядерной войны, закончился торжественным хоралом "Господь нас хранит", и я процитировал по памяти эти слова:
Но вот для человека,
В моем лице людей защищавшего,
Чрез груды обломков, средь смерти и ужаса,
Когда он их с собой уносил,
Обрушилась земля.
И новая земля открылась,
И новая жизнь вошла в его дворец.
Это было его рожденьем.
И он плакал, как ребенок,
Когда шел освобождать своих друзей,
Когда он пел в зале своего дворца.
Все события сегодняшнего дня произошли в соответствии с этими строками - вот что потрясло меня больше всего!
Собственно говоря, для большего моего потрясения еще остается сцена, где гражданин Давид Норный поет в своем дворце под звуки "Интернационала".
Здесь изображена одно время бедственная жизнь множества женщин и детей. Стены дворца обиты клеенкой и покрыты копотью. За городом виднеется зарево и слышатся орудийные залпы. За хором граждан Норных в центре сцены, на большом экране, виден панорама этой страны, где больше нет никаких чудесных зданий, а одни только руины и руины. В концертном зале - угрюмые люди с косыми взглядами и жесткими остроконечными бородками, а посредине - залитый кровью певец.
Я обошел все залы концертного зала и нигде не встретил граждан ни Норных, ни Тиренцев, ни Норкиных, ни Норминых. Там был только чужой коллектив - различные кружки, начиненные техническими ухищрениями, вроде того, как мы снабжаем деньгами фондовое общество "Неисправимый". Здесь пели граждане разных стран, но пели чужие.
Здесь пела чуждая им родина - Венгрия. И все-таки пели они прекрасно.
Это чувство защищенности и жизни помогло мне так глубоко проникнуться звуками чужого голоса, что они захватили и мои нервы.
Я впервые увидел, что такое вой сирен и лязганье металла. Они возникли в моих ушах, как звуки сирены воздушной тревоги.
Это были звуки войны - вот что всколыхнуло меня.
Будто нахлынули они внезапно, как буря, и мир, который я искал всю жизнь, открылся мне.
Но песня моя еще не кончилась.
У меня в руках была солистка венгерского ансамбля, молоденькая девушка, которая пела лучше всех.
Она пела о том, что наша родина - родина свободы и жизни.
Мне хотелось, чтобы она пела о том же.
Вот она кончила, и ей захлопали, а я ей крикнул:
"Поучитесь у нас, пожалуйста!" И я протянул ей листок с текстом этой песни.
Она внимательно прочитала, потом спросила:
"Это ваша песня?"
"Да".
"Вам ее нравится?"
"Очень".
"Вы считаете ее хорошей?"
"Очень хорошей".
"А вы ее когда-нибудь пели?"
"Да".
"Когда?"
"Во время войны".
"Вы - не актер?"
"Нет. Я - от искусства".
"Прекрасно. Ну что ж! Я подпою ее вам".
Я стал просить ее, чтобы она спела еще раз.
"Но вы не в театре", - сказала она.
"Вам все равно".
И она запела - не для меня, а для других.
"К нам в город заходит танк",
- запела она.
Я подумал, что если так пелось раньше, то, может быть, получится и сейчас, и даже лучше.
Я вслушался в слова и понял, что все остальные были поэтами.
"А что она поет?" - услышал я за собой и обернулся. Позади меня стояли и улыбались уже все гости, а мне почтительно, но негромко отвечали: "Это не твоя песня". "Она не моя", - решил я и вытащил конверт. "На, возьми", - сказал я и отдал конверт. Я сказал "бери", но чувствовал, что мне это уже не поможет. "И это не твоя песня", - услышал я, но не огорчился. Я махнул рукой и ушел.
Но песня не кончалась.