3:46p |
{{}} Бестия говорила с ней как девка с бабой! - "Знаю, знаю я, зачем ты ко мне пришла!" Послушай-ка теперь, что она говорит! Какой-то муж видел, со мной, такое, что я с тобой сейчас проделаю! (стихи о чем-нибудь другом, а не о женской наготе) Теперь пускай со мною только мужчины, — Но я им дам на орехи! Негодяи! Что вы, ребята, меня обманываете? Здесь "не тот", здесь "другая"! Я не хочу меняться! Я хочу, чтоб здесь была моя!" (о приятеле.) Потом она кричала: "Нет, ты не будешь у меня жить!" Она грозилась разнести тут все к черту тоже с пьяной бабьей отчаянностью, с пьяным вздором и каждый раз подбегала к зеркалу: - "Ты еще здесь, я вижу, красненькая?" И ей в зеркале отвечали оскалом две отрубленные головы: кривобокая гримаса и затылок, которым она грозится! Она стала совсем багровой и даже у ней стали вспухать жилы на висках. Наконец ей стало казаться, будто лицо ее уже не то, совсем не ее или что ее сразу подменили — и что теперь она просто чудо какое-ни будь биоморфное чучело, у которой вместо крови — вино и вместо волос — сено, вместо груди — зеленое сено под гнилой соломой, какие-либо вещи, служившие, может быть, при ее рождении для того, чтобы ей вдруг превратиться в такую ужасную женщину, на которую нельзя смотреть без ужаса, и которую в довершение всего могут использовать как бездарный сосуд, то есть с употреблением этого “хлама”, как труб, выставляют в открытом доступе. Можно было понять одну только невозможность этих превратностей ее агонии. Она знала, сколько запросто в нее не попасть: тогда ей было бы всего больнее, тогда бы она пролила черные сопли, в которые облился бы этот “самый веский” вопрос жизни, смерти, равенства и братства между мужской ее половиной и женской, между мужчиной и женщиной. Если бы это было возможно, если бы с каждого живущего могла бы спроситься (в доступном виде) вся безмерность того, чего она так жаждала, не менее ее жаждали бы все, каждому равного, полнокровного. Но этого не могло быть. За нее в это, несчастное, лживое е изнасилование ее самое действительно должна была быть уплачена вся ужасная жизнь, большая и малая, полная всяких несчастий, настоящего и несбывшегося будущего. |