Но процесс этот оказывается весьма сложным и вну­тренне противоречивым. Обществоведение, фокусируя свое внимание на некоторых его гранях, не фиксирует его пока в целом, по крайней мере, достаточно конкретно, с учетом разнообразия его воздействия на разные классы и группы населения и на отдельных людей. И тем не менее можно уже сейчас выдвинуть вероятную гипотезу, что одним из основных источников противоречивости этого процесса является именно факт, что громадное большинство людей недостаточно подготовлено к этой свободе, к своей новой роли участников в сознательном творении истории и что одна из причин такого положения состоит в том, что сис­темы образования не ставили и не ставят себе целью под­готовку человека к этому.

Новая роль человека наиболее ярко проявляется в вопросах войны и мира. Наука и техника вооружили че­ловека такими средствами, что война уже не может быть способом решения споров, не может быть и «продолжением политики другими средствами» (по классическому опре­делению Клаузевица). Вопрос стоит теперь так: вой­на или существование человечества. «Большая» война — всемирное самоубийство (а ввиду возрастающего единства мира и развития техники во всем мире таким самоубийст­вом вскоре станет и любая «маленькая», локальная война).

Принимая это положение за доказанное (хотя многие еще и пытаются его оспаривать), можно сделать несколько выводов: необходимо усилить контроль со стороны всех над соблюдением мира (так как всегда находятся «само­убийцы») и нужно найти новые методы решения споров так как война всегда была «последним аргументом». Здесь уже явно обнаруживаются два новых класса проб­лем: для политиков — усвоение нового мышления, мыш­ления ядерного века в международных отношениях, не­обходимость которого подчеркнул уже на заре этого века Эйнштейн, а для всех граждан — свою новую ответствен­ность по отношению к власти.

Не развивая тему, наиболее актуальную, но и наибо­лее разработанную, укажем на другие следствия роста мощи человека по отношению к природе, обществу и все более широкому кругу себе подобных; следствия, которые зачастую остаются в тени.

Общий рост технической оснащенности человечества приводит к стремительному росту значения решений все более широкого круга людей, а в перспективе — каждого человека.

Причем, и это исключительно важно, дело идет не только о «больших» решениях, но во все большей мере и о будничных, повседневных решениях, складывающихся в почти нерефлектируемые нормы поведения.

Продемонстрируем это на нескольких примерах:

1. Каждый человек в повседневной жизни решает во­просы продолжения жизни не только своего рода, но и на­ции, человечества.

Разорвана природная основа воспроизводства челове­ка. Не ограничивая себя, человек может вести нормаль­ную половую жизнь без «опасности» зачатия; с другой стороны, рост уровня жизни и культуры быта, успехи гигиены и медицины в среднем увеличивают возможности женщины к деторождению и резко снижают детскую смерт­ность.

В результате различия в воспроизводстве населения в нормальных условиях между странами и регионами рез­ко возрастают, колеблясь от удвоения его численности каждые 17 лет до естественной убыли за тот же срок в зависимости от суммы индивидуальных решений. Таких различий история не знала.

2, Факт, что такие различия существуют в масштабах целых стран и регионов, указывает на то, что человек в большинстве случаев принимает решения, не сообразуясь со своей ситуацией, своими возможностями и склонностя­ми или объективными потребностями общества, а воспри­нимая культурные традиции, сложившиеся нормы пове­дения и даже сиюминутные моды как внешнюю необходи­мость даже в тех случаях, когда реальная природная и экономическая необходимость «сняты». Вступая в «царство свободы» он продолжает действовать как «несвободный». Это открывает простор для преднамеренной, или спон­танной, манипуляции.

Возьмем пример из сферы образования, где также воз­можности выбора резко возросли: в отдельных странах можно отметить периоды всеобщего стремления к высшему образованию и спады интереса к нему, резкие «перепады», в интересе к отдельным специальностям. То лидируют медицина и право, то технические науки, то социология и антропология и т.д. Причем ясно, что ни родителями» ни самими учащимися не особенно учитываются индиви­дуальные способности и склонности, а лишь сиюминутный «престиж» профессии и ее мнимые «перспективы». Следо­вательно, совершенно недостаточно учитываются задатки личности и потребности общества. Имея возможность,— которой до недавнего времени не было,— и реально при­нимая решения, человек все еще действует так, как будто решение предопределено извне.

3. Всякий человек в быту начинает располагать таки­ми возможностями, которые заставляют отнести самые обыденные действия к сфере «решений», хотя они так ни­когда не воспринимались.

Электрификация, газификация, массовое распростра­нение бытовых приборов и индивидуальных машин при­вели к такому росту потребления энергии в быту, что оно превращается в «глобальную проблему». В данном случае, конечно, налицо два фактора, несколько «скрадывающих» остроту проблемы: энергоемкость производства значитель­но выше энергоемкости быта, и энергия не бесплатна, так что существует возможность довольно эффективного внешнего регулирования ее потребления. Тем не менее «энергетический кризис» показал, что осознание этой проблемы каждым человеком — чрезвычайно важный фак­тор дальнейшего развития стран, регионов и человечества.

Еще нагляднее это можно продемонстрировать на при­мере водоснабжения. Распространение водопроводов по­вышает потребление и загрязнение воды во много раз. Ес­ли бы каким-то чудом в настоящее время водопровод был проведен ко всем 5 млрд людей, в несколько месяцев вся планета ощутила бы острейший «водный кризис».

Вместе с тем экономическое регулирование — превра­щение воды из почти дарового продукта в реальный «то­вар» — означало бы резкий регресс в общей цивилизации возврат к античным или раннебуржуазным нормам, когда гигиена была сословной или классовой привилегией. На­прашивается вывод, что выход заключается в том, что вся­кий человек должен осознать важность такого акта, как открытие крана.

4. Выполнение профессиональных обязанностей пре­вращается из личного или группового вопроса в дело об­щественной значимости в каждом отдельном случае.

Это положение можно продемонстрировать на (нена­писанной еще) истории аварий. Если еще в прошлом веке неумелое или недобросовестное выполнение своих профессиональных обязанностей приводило, как правило, только к производству недоброкачественного изделия и, скорее в виде исключения, к увечью или смертельному случаю (причем обычно жертвой становился сам виновник), то в настоящее время профессиональная ошибка все чаще ста­новится причиной смерти или увечья десятков и сотен людей, экологических катастроф, сравнимых со стихийны­ми бедствиями. Причем стремительно возрастает количест­во профессий и людей, которые могут стать причиной та­кой катастрофы. Уже в настоящее время их численность измеряется, вероятно, сотнями тысяч и непрерывно воз­растает.

Любой водитель может умертвить и искалечить десят­ки людей. Ошибки авиадиспетчеров и пилотов воздушных лайнеров уже реально в нескольких случаях стоили жизни сотням людей. Аварии крупных судов и, в частности, тан­керов, не только уносят жизни, но и загрязняют сотни квадратных километров моря и десятки — побережья, выводя эти территории на длительный срок из экономиче­ского оборота и угрожая биологическому равновесию все­го Мирового океана, от которого в большей или меньшей степени зависит пропитание значительной части челове­чества. Авария в Бхопале показала, что недобросовест­ность в проекте может «разово» стоить жизни тысячам лю­дей. Авария на 4-м блоке Чернобыльской АЭС проде­монстрировала, что небрежное отношение к своим рутин­ным обязанностям — допустимое в условиях аналогич­ных устройств недавнего прошлого — может привести к многочисленным человеческим жертвам, экологической катастрофе и экономическим потерям, исчисляемым в мил­лиардах рублей.

Не увеличивая более числа примеров, сделаем предва­рительный вывод: человек оказывается, желает он того или нет, перед качественно новой ответственностью в са­мых различных сферах своей деятельности. И диалекти­ческим полюсом его новой свободы — свободы в повсед­невном выборе — становится невозможность отказаться от этой свободы, необходимость осознать ее следствия.

Но на пути этого осознания стоит немало преград и прежде всего — основной парадокс современного разви­тия: параллельно указанным процессам роста свободы возрастает и количество ограничений деятельности челове­ка со стороны общества, приводящее к субъективному ощущению несвободы, апатии, чувству бессилия, а отсюда и к безответственности. По нашему мнению, этот пара­докс — всего лишь проявление, диалектическое следст­вие все того же роста свободы человека.

Ощущение значительности этих ограничений возникает в основном по двум причинам. Во-первых, общество всегда жестко лимитировало человека, но в значительной мере делало это бессознательно и, фигурально говоря» «невидимо», «нечувствительно» для самого человека. Выработка социальных норм была постепенной, длитель­ной, перемены, как правило, медленными и незаметными, и сами нормы эти включались не в законы, положения и инструкции, а в быт, и проводились в жизнь не громозд­кими и бюрократически бездушными аппаратами и инсти­тутами, а «живой», «естественной», в основном весьма ста­бильной по своему составу общиной. Теперь же именно разнообразие возможностей, открывающихся перед чело­веком, делает такую регуляцию невозможной. Этому спо­собствует и стремительно возрастающая плотность насе­ления и, соответственно, множественность межчеловече­ских связей. И, следовательно, ввести все необходимые нормы в бытовое сознание и сделать их всеобщим достоя­нием ныне уже немыслимо. Люди теперь должны не опыт­ным путем вырабатывать и усваивать свои нормы, а впол­не сознательно и заблаговременно. Регулировать прихо­дится все — правила уличного движения и контроль за качеством воды, правила строительства и качество изде­лий, и даже «качества» людей, устанавливая обязательные для того или иного дела нормы квалификации. Человек опутывается все более густой сетью предписаний, сталки­вается со все большим количеством институтов, становит­ся повседневно зависимым от все большего числа совер­шенно ему чужих, незнакомых профессионалов. Это все неизбежно. Это плата за то, что мы не должны от зари до зари ковырять землю деревянной сохой, что мы можем, работая сорок часов в неделю, прилично питаться, поль­зоваться водой, светом, теплом, высвобождая не только» время, но и силы для других занятий, что мы можем и рыбу удить, и заниматься критической критикой.

Можем, но не делаем. Потому что общество как сознательный субъект еще очень далеко от совершенства и со­здает отнюдь не только необходимые и целесообразные нормы и предписания, но и лишние и прямо вредные, о ко­торые мы бьемся порою как рыбы об лед. И потому, что люди, осуществляющие эти предписания и выполняющие функции, необходимые для существования других людей, не осознают этой связи и не стремятся выполнять их на совесть, а лишь в личных интересах или по необходимости» Это увеличивает и объективно значительные психические нагрузки, и все мы, как правило, ссылаясь на других (коли они так, что и я так), отбрасываем, в свою очередь, всякий «идеализм». Складывается порочный круг: объек­тивный рост свободы, высвобождение от «незримых» при­родных и общественных уз, огромное расширение просто­ра деятельности человека заставляют вырабатывать созна­тельно правила и предписания, т.е. «зримо» ограничивать свободу человека, а ошибки их творцов, неумение, недоб­росовестность и даже прямо злая воля их исполнителей превращают порой эти регулятивы, долженствующие именно гарантировать основные права всех, права на жизнь и свободу, в настоящий произвол.

Но   и   этот   произвол — следствие осуществляющейся свободы все большего числа людей; людей, не умеющих зачастую ею пользоваться. Разорвать этот порочный круг — и это обнаруживается в разных связях и в разных обществах все более наглядно — можно только направив основные силы на развитие человека, приводя в действие человеческий фактор.

Резко возрастают прежде всего требования к нравственности человека. И действительно, мы можем конста­тировать заметный рост внимания к этическим проблемам в различных сферах человеческой деятельности.

Однако ограничиться таким выводом нам кажется не­правомерным, более того, опасным. Дело в том, что су­щественно, видимо, должна измениться сама этика. Мы попытались проиллюстрировать два основных изменения:

- статус этически значимых приобретает весьма широкий круг действий, считавшихся до недавнего времени этиче­ски нейтральными;

- разнообразие реально имеющихся у человека вариан­тов выбора в каждом данном случае запрещает выработку единых норм, применимых во всех случаях жизни.

Именно поэтому мы и считаем опасным простое осозна­ние возросшего значения этических проблем. Приложение любых «абсолютных» этических норм может привести в обозримом будущем к весьма тяжелым, иногда глобальным последствиям, объективно разрушающим этическую сис­тему, в которую данная норма входит.

Для пояснения нашей мысли обратимся к наиболее, казалось бы, бесспорной этической норме, выраженной в древней заповеди «не убий!». Можно даже чисто эмпирически констатировать, что она утратила определенность. Об этом свидетельствуют споры об этической допустимости контрацепции (является ли она «убийством» потенциаль­ного человека?), абортов (тут новую остроту приобретает давно поставленный вопрос о том, существует ли физиоло­гическая грань между «неодухотворенной» живой мате­рией и подлинным «человеком») и, наконец, об этическом статусе неоказания всей возможной помощи (примером может служить пресловутый случай «бэби Доу»; родив­шийся человек природой осужден на несколькодневное существование, медицина способна продлить это сущест­вование до нескольких лет, не делая его, однако, полно­ценным); в известной мере аналогичная ситуация склады­вается и со взрослыми (чаще даже старыми) тяжело больными людьми.

Догматическое применение нормативной этики в этих условиях неизбежно приводит к нежелательным резуль­татам и подрыву исходных этических систем в целом. Неограниченная рождаемость, например, в современных условиях способствует поляризации бедности и богатства а рост нищеты выливается в рост безнадежности и преступности. К тем же результатам может вести и примене­ние всех наличных средств для продления любого су­ществования, и т.д. Таким образом, утрата определенности даже наиболее «самоочевидных» понятий приводит к выводу, что этика должна преобразовываться из норматив­ной в «процессуальную», в которой человек не применяет бесспорные положения, а взвешивает все (в идеале) «за» и «против».

Но такая этика не может быть сформулирована и «пре­подана» человеку. Она предполагает подлинно новое мыш­ление, в сфере которого и должны быть заложены те об­щие для всего человечества основы, которые необходимы для того, чтобы «процессуальность» этики не преврати­лась в произвол.

Потребность нового мышления осознается все шире, требование его разработки и всеобщего распространения становится уже эксплицитным требованием государствен­ной политики некоторых стран.

И в этом случае приходится, однако, констатировать, что философия и общественные науки пока еще совершенно недостаточно конкретизируют это требование. Поэтому и на этот раз можно сформулировать лишь предваритель­ную гипотезу. Новое мышление — в самой общей формулировке — должно быть диалектическим и комплексным, должно отражать существующий уровень научного по­знания, но должно и отчетливо рефлектировать факт того, что это познание не абсолютно. Иначе говоря, учитывая всю сумму достижений науки, оно должно ориентироваться на выходящее за пределы науки мировоззрение, кото­рое, однако, должно находиться в соответствии с достиг­нутым уровнем научного знания.

Но как только мы так формулируем вопрос, обнару­живается с полной очевидностью, что новый характер неизбежно приобретает не только этика, но и наука, и свя­зи между этикой, наукой и мировоззрением. Наука без­возвратно утрачивает веру в свое всесилие, абсолютную истинность и полную объективность; веру, лежащую в основах науки Нового времени и крепнущую вплоть до второй половины XIX в. Наука сама все более полно начинает рефлектировать, что не только она воздействует на ценности и формирует мировоззрение, но сама вклю­чает в себя и ценности и мировоззрение, формируется в какой-то степени ими. Оказывается, что наука—этика—мировоззрение образуют неразрывный комплекс и всякая попытка точного и абсолютного их разграничения приводит не к плодотворному развитию хотя бы одной из этих сфер, а к застою их всех, причем застой этот начинает проявляться все скорее после проведенных в жизнь попы­ток такой строгой делимитации. Эти вопросы чрезвычайно интенсивно разрабатываются теперь во многих областях знания — в философии науки, в теории культуры, в куль­турной антропологии и т. д. Кое-что уже выяснено, но в целом пока скорее увеличивается количество вопросов, чем удовлетворительных для настоящего этапа развития человечества решений. Эта очевидная неопределенность многого из того, что до совсем недавнего прошлого каза­лось — а в какой-то степени и было, ввиду ограниченно­сти наших возможностей, небольшого числа реальных вы­боров — самоочевидным, приводит к такому разнобою, который еще сто лет назад казался хотя бы в «цивилизо­ванных» странах немыслимым.

С одной стороны, заметно возрастает количество лю­дей, ориентирующихся на полный иррационализм, мис­тику, фатализм; с другой — новую силу приобретают движения, стремящиеся вернуться к системе жестких и всеохватывающих норм, которые они пытаются заимст­вовать из религии, традиционного уклада жизни или возврата к природе, не осознавая, что это не снимает вопроса, так как все эти нормы необходимо заново перевести на язык современных, во всяком случае явно в них не выраженных, ситуаций. И можно предположить, что подобные, по существу панические реакции человека на быстро возрастающую сложность проблем, стоящих перед ним, лишний раз ярко демонстрируют недостаточную под­готовленность человека к его самому трудному бремени — свободе, которая не мыслима без соответствующей от­ветственности.

И немалая доля ответственности за такое положение лежит на современных системах образования, которые призваны готовить человека к жизни. В области образо­вания во всем мире в последние десятилетия сделано очень немало. Школьных реформ буквально не счесть. Повсе­местно удлинились сроки образования. Помимо школь­ного, возникли, разрослись, окрепли разветвленные сис­темы внешкольного и послешкольного образования, на­чинают реально вырисовываться контуры непрерывного образования. И вместе с тем все это не дает требуемых ре­зультатов. Причину можно искать в том, что все эти из­менения носят лишь «дополнительный» характер: расши­ряется и совершенствуется преподавание математики и языков, все шире привлекаются основы техники, вводится информатика и компьютерная грамотность. Все это дает более или менее положительные и ощутимые эффекты, но частные, «раздробленные», в результате оказывающиеся неудовлетворительными.

И тут можно высказать достаточно вероятную гипо­тезу, что дело теперь в основном не в том, что мы что-то «упустили» в образовании, а в том, что мы строим его на устаревшей философии. Если обратиться к истории обра­зовательных систем, то мы увидим, что философия обра­зования, на которой они основаны, сложилась в Европе в XVI—XVII вв., там же воплотилась в организационно-институциональную систему в XIX в., а затем распро­странилась на весь мир благодаря тому исключительному положению, которое Европа и страны европейской куль­туры всеми правдами и неправдами завоевали в мире.

И философия эта строилась на гениальном предвиде­нии требований, которые предъявил к человеку зарож­дающийся буржуазный мир, оперирующий наукой Нового времени, мир абсолютный и объективный, завершенный в своем достигнутом совершенстве, где свобода равноправ­ных индивидов заключается в том, что они найдут себе наиболее подходящее место в этом сложно расчлененном и иерархизированном мире. Причем право на это место он должен отстоять в острой конкурентной борьбе «равных» (по идее) индивидов. Образование и мыслилось именно как важное оружие в этой борьбе, а прокламируемое ра­венство шансов в образовании — чем-то вроде измере­ния секундантами длины шпаг у дуэлянтов. Иначе говоря, свобода заключалась в допущении всех к непрерывному поединку за лучшее место под солнцем при соблюдении? определенных правил.

С точки зрения нашей темы неважно, что даже в этом понимании свобода никогда даже отдаленно достигнута? не была. Важно то, что в этой философии не была заложе­на уравновешивающая свободу ответственность по от­ношению к другим людям и самой природе. Гарантией от безответственного поведения считалась полная объектив­ность и незыблемость мира по достижении им определен­ного уровня развития и полная его познаваемость.

Мы же вступаем в полосу, когда человек все более зна­чительно и целенаправленно меняет самые исходные структуры и сетки не только социальных, но и природ­ных отношений, а не только двигается внутри них. И ста­рые правила игры уже неприменимы, решения все чаще не абсолютны, а альтернативны и принятие их уже не может быть личным — безответственным перед други­ми — делом. Нам кажется, что для эффективного форми­рования человека, который справится с этими новыми задачами, нужно всерьез заняться «моделью» нового че­ловека и философией его формирования. Но создать такую философию чрезвычайно трудно, а практически необходи­мой она станет в относительно недалеком будущем, при­чем задача ее создания теперь, как, впрочем, и три века назад, не может быть решена не только одним человеком, но и учеными одной страны. В современном, тысячами ни­тей связанном мире, когда проблемы одна за другой пере­ходят из разряда локальных в разряд региональных, а затем и глобальных, такая задача может решаться толь­ко на основе широкого международного сотрудничества. Поставить эту проблему во весь рост, указать на ее на­сущность и попытаться сформулировать хотя бы первые подходы к ее решению — вот цель предлагаемой нами программы. По нашему глубокому убеждению, мы живем именно в один из тех переломных периодов истории, когда большая теория становится самым практическим делом. Это полностью относится и к сфере образования и форми­рования человека.