Прочитала у sdemk1@lj стихи, мало сказать хорошие - стала искать автора.
Нашла:
Анна Гершаник

Раньше не читала ее. Спасибо sdemk1@lj, потому что стихи в самом деле необычайные:


ДОЙНА

Наши цвета – золотистый, коричневый, бежевый –
Жареный лук, румяная рыба, хрустящий вечер.
Беженка, сидя в золе, повторяю: «Где же вы? Где же вы? Где же вы»
Слышится: «Где же я? Где же…» Не части – осколки речи.

Это жаргон, то есть идиш – немецкого пасынок.
Отчим посмотрит прищурясь – и слово сожмется в кричащий от страха холодный комочек.
Сколько веков мы служили рудой для потных побасенок,
Для показательных пыток, и порок, и прочих примочек?!

Красным покрасили горло нам, спины – малиновым,
Синим – лицо и губы, желтым – грудь и плечи.
«Либо вы, – нам говорили, – сдохнете к дьяволу, либо вы
К дьяволу сдохнете». Крыть оказалось нечем.

Сдохли. Умерили жесты, картавить бросили.
Воздух очистили от чесночной вони.
Лексику освободили от «цигэле», «фидэле», «фишэле», «фейгэле», «мамэле», «Йосэле»,
Чтобы арийской фене не тушеваться на этом фоне.

Те же, кто по недосмотру случайно выжили,
В южной стране одичали, оближневосточились, ожесточились.
Лучше ли, хуже ли стали они – не знаю – ниже ли, выше ли.
Стали другими – не нами. А мы, значит, стали – ничьими.

Нас больше нет. Мы свое отдышали, отпели, отбегали,
Отторговали, отпрыгали птичьим поскоком нелепого танца.
«Люлэньки, Йосэле, майн либер кинд – кляйн качкэле, фишэле, фейгэле…»
спи, нерожденный малыш. Спи, мой милый. Не вздумай рождаться.


* * *

Понимаешь, живу в Зурбагане, бегаю по волнам,
Спотыкаюсь о гребни, скольжу на склонах.
Этот город предан земле, а значит нам –
Сторониться привычек его приземленных,
Улиц кривых, мелеющей летом реки,
Колючих торговок семечками, сочных торговок вишней.
И я, вынимая хлеб из его равнодушной руки,
Чувствую себя не третьей, но все-таки лишней.
Убегаю в море, но скоро перехожу на шаг,
Потому что страшно остаться одной в водяной пустыне,
И в груди завывает громче, чем ветер в ушах,
Тоска по дому, где ужин на кухне стынет,
Где мама пишет записку: «Погрей еду,
Вымой посуду, будильник поставь на восемь».
Даже не думает, что, может, я не приду,
А ведь ей прекрасно известно, где меня черти носят.
Но она почему-то знает, что я все равно вернусь:
Не уплыву с матросами, не заблужусь, не сгину,
Не отправлюсь кормить медлительных, как время, медуз,
Продырявив с разбегу морщинистую морскую спину.

СТАРЕЮЩАЯ СОЛЬВЕЙГ

Почему-то хочется вновь и вновь говорить с тобой,
Зная, что ты не слышишь, ты далеко.
Слова закипают в горле, торопятся наперебой
Выкрикнуть очередную пошлость, сдобренную тоской.

Все же любовь удивительно нехороша –
Ни ума ни фантазии – переходящий шаблон.
И главное, непонятно: то ли поет душа,
То ли прима-сопрано насилует голос, и он

Тянется над побережьем – звучен, но до смерти стар;
Подкидываешь его вверх – он камнем падает вниз.
Но как остановишься? Пою. Зритель устал.
Зевает привязанный к мачте проезжий Улисс.

Ждать не имеет смысла – старух не хотят
Друзья скандинавы, не только мой милый Пер:
Приятель Генрик – в соплях с головы до пят,
Приятель Эдвард – во власти каких-то химер.

Подружки опротивели: что ни судьба – желе,
Патока чувств, томленье, воск ночника…
Пенелопа ткет, Лорелея сидит на скале,
Ифигения плачет, Ярославна кычет. Тоска.



Пойду читать дальше...