ОБСТАНОВОЧКА

Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом.
   Жена на локоны взяла последний рубль,
   Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
   Подсчитывает месячную убыль.

Кряхтят на счетах жалкие копейки:
   Покупка зонтика и дров пробила брешь,
   А розовый капот из бумазейки
   Бросает в пот склонившуюся плешь.

Над самой головой насвистывает чижик
   (Хоть птичка Божия не кушала с утра),
   На блюдце киснет одинокий рыжик,
   Но водка выпита до капельки вчера.

Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
   В наплыве счастия полуоткрывши рот, —
   И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
   Трагичным голосом взволнованно орет.

Безбровая сестра в облезшей кацавейке
   Насилует простуженный рояль,
   А за стеной жиличка-белошвейка
   Поет романс: «Пойми мою печаль...»

Как не понять?! В столовой тараканы,
   Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
   В буфете дребезжат сочуственно стаканы
   И сырость капает слезами с потолка.


        ВСЕРОССИЙСКОЕ ГОРЕ

(Всем добрым знакомым с отчаянием посвящаю)

Итак — начинается утро.
Чужой, как река Брахмапутра,
В двенадцать влетает знакомый.
«Вы дома?» К несчастью, я дома.
В кармане послав ему фигу,
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров,
Набор из ненужных мне слов.
Вчера он торчал на концерте —
Ему не терпелось до смерти
Обрушить на нервы мои
Дешевые чувства свои.

Обрушил! Ах, в два пополудни
Мозги мои были, как студни...
Но, дверь запирая за ним
И жаждой работы томим, —
Услышал я новый звонок:
Пришел первокурсник-щенок.
Несчастный влюбился в кого-то...
С багровым лицом идиота
Кричал он о «ней», о богине,
А я ее толстой гусыней
В душе называл беспощадно...
Не слушал! С улыбкою стадной
Кивал головою сердечно
И мямлил: «Конечно, конечно».

В четыре ушел он... В четыре!
Как тигр, я шагал по квартире.
В пять ожил и, вытерев пот,
За прерванный сел перевод.
Звонок... С добродушием ведьмы
Встречаю поэта в передней.
Сегодня собрат именинник
И просит дать взаймы полтинник.
«С восторгом!» Но он... остается!
В столовую томно плетется,
Извлек из-за пазухи кипу
И с хрипом, и сипом, и скрипом
Читает, читает, читает...
А бес меня в сердце толкает:
Ударь его лампою в ухо!
Всади кочергу ему в брюхо!

Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?
Прилезла рябая девица:
Нечаянно «Месяц в деревне»
Прочла и пришла «поделиться»...
Зачем она замуж не вышла?
Зачем (под лопатки ей дышло!)
Ко мне направляясь, — сначала
Она под трамвай не попала?

Звонок... Шаромыжник бродячий,
Случайный знакомый по даче,
Разделся, подсел к фортепьяно
И лупит. Не правда ли, странно?
Какие-то люди звонили.
Какие-то люди входили.
Боясь, что кого-нибудь плюхну,
Я бегал тихонько на кухню
И плакал за вьюшкою грязной
Над жизнью своей безобразной.

<1910>

ГОРОДСКАЯ СКАЗКА

Профиль тоньше камеи,
Глаза, как спелые сливы,
Шея белее лилии
И стан как у леди Годивы.

Деву с душою бездонной,
Как первая скрипка оркестра, —
Недаром прозвали мадонной
Медички шестого семестра.

Пришел к мадонне филолог,
Фаддей Симеонович Смяткин.
Рассказ мой будет недолог:
Филолог влюбился в пятки.

Влюбился жестоко и сразу
В глаза ее, губы и уши,
Цедил за фразою фразу,
Томился, как рыба на суше.

Хотелось быть ее чашкой,
Братом ее или теткой,
Ее эмалевой пряжкой
И даже зубной ее щеткой!..

«Устали, Варвара Петровна?
О, как дрожат ваши ручки!» —
Шепнул филолог любовно,
А в сердце вонзились колючки.

«Устала. Вскрывала студента:
Труп был жирный и дряблый.
Холод... Сталь инструмента.
Руки, конечно, иззябли.

Потом у Калинкина моста
Смотрела своих венеричек.
Устала: их было до ста.
Что с вами? Вы ищете спичек?

Спички лежат на окошке.
Ну вот. Вернулась обратно,
Вынула почки у кошки
И зашила ее аккуратно.

Затем мне с подругой достались
Препараты гнилой пуповины.
Потом... был скучный анализ:
Выделенье в моче мочевины...

Ах, я прошу извиненья:
Я роль хозяйки забыла —
Коллега! Возьмите варенья, —
Сама сегодня варила».

Фаддей Симеонович Смяткин
Сказал беззвучно: «Спасибо!»
А в горле ком кисло-сладкий
Бился, как в неводе рыба.

Не хотелось быть ее чашкой,
Ни братом ее, ни теткой,
Ни ее эмалевой пряжкой,
Ни зубной ее щеткой!

<1909>