А вот и вторая часть
XIX век был эпохой величайшего расцвета эпистолярного и дневникового жанра. Люди писали друг другу много, охотно и по любому поводу, а когда у них оставалось свободное время от этой переписки – писали для самих себя, писали для своих гипотетических потомков, писали иногда просто «в стол» - лишь бы высказать, зафиксировать, передать свои чувства и мысли – если не собеседнику, так хоть бумаге. Благодаря этому история приобретает особый, очень личностный разрез. У нас появляется словно бы окно в тот, ушедший, полузабытый мир – окно, которое хоть и не дает общей картины, зато позволяет выхватить какие-то яркие цветные детали – иногда даже звуки, запахи, неясные ощущения – которые испытывали люди, действительно находившиеся «там и тогда». Эти давно мертвые люди становятся для нас живыми свидетелями, теми голосами, которые не позволяют истории превратиться в сухой и скучный перечень фактов.

В эпизоде осады Канпура таким свидетелем для нас является симпатичная 18-летняя девушка-евразиатка по имени Эмили Хорн, которой довелось пережить всю осаду от начала до конца, равно как и события, которые за ней последовали – в чем она оказалась удачливее многих своих товарищей по несчастью. Вот что она пишет о первом дне осады: «Вокруг нашего укрепления находилось несколько больших построек… они были заняты мятежниками, и с их крыш и из окон весь день на нас дождем лился сплошной поток пуль. Бомбы падали повсюду… Одна бомба с шипением упала в окоп и взорвалась, убив семерых женщин. Окна и двери были очень быстро сорваны с петель, пули, ядра и бомбы начали свободно гулять по ничем не защищенным зданиям…» Чуть дальше Эми описывает, как одна ее знакомая семейная пара попыталась укрыть двух своих дочерей 8 и 9 лет в дальней комнате в самой глубине казармы – им казалось, что там будет безопаснее. Когда родители вернулись через полчаса, они обнаружили, что бомба, выпущенная из тяжелой гаубицы, пробила крышу и разорвалась в комнате; от девочек не осталось практически ничего. Один из английских чиновников, Чарльз Хиллерсдон, отвел свою беременную жену за угол казармы, с противоположной стороны от линии обстрела, надеясь, что там она сможет укрыться от огня мятежников. Но в тот момент, когда он говорил с ней, ядро пробило здание насквозь и попало ему в живот, забрызгав ее с головы до ног кровавыми ошметками. Она пережила его ненадолго – спустя несколько часов ее заживо похоронило под обломками обрушившейся стены. Ее откопали, но череп ее был проломлен упавшей балкой, и она умерла, не приходя в сознание. Это было только начало подлинного ада.

Самое удивительное во всей этой истории, это то, как много людей на самом деле выжили под этим огнем, где, казалось, не могло выжить ничто. Люди учились вжиматься в землю и прятаться за малейшими неровностями, перемещаться по всей территории «укрепления» перебежками, практически не разгибаясь. Очень скоро они переставали замечать постоянный свист пуль над головой. Мертвых хоронили наскоро здесь же, в неглубоких траншеях, кое-как присыпав комьями земли. И каждый раз, когда мятежники пытались пойти на штурм, надеясь добить горстку выживших защитников одним ударом, из-за брустверов, где «по науке» уже давно не должно было быть ничего живого, их встречал плотный ружейный огонь, и сипаи снова откатывались назад, устилая путь отступления своими трупами. Осажденные периодически даже совершали вылазки. В одну из ночей небольшому отряду из числа офицеров и гражданских добровольцев под командованием капитана Мура из 32-го пехотного полка удалось подобраться к особенно досаждавшей им батарее мятежников, перерезать часовых и вывести из строя две гаубицы, заклепав запальные отверстия гвоздями.

Между тем, к мятежникам продолжали прибывать подкрепления. Прослышав о «воцарении» Нана Саиба, к нему потянулись взбунтовавшиеся войска из других окрестных гарнизонов. По сути дела, возник второй центр Мятежа, альтернативный по отношению к Дели. Очень скоро под командованием Нана Сиба находилось не менее 6-7 тысяч человек. Среди сипаев распространялись баснословные рассказы о деяниях и могуществе Нана Саиба – среди прочего, говорили, что «Нана Саиб отправил гонца на верблюде к шаху России, скоро тот пришлет большую армию и всем англичанам придет конец». Многие также считали, что у англичан нет других войск, кроме тех, которые находятся в Индии, поэтому победа над Англией считалась делом решенным, не вызывающим ни малейших сомнений.

Первым распоряжением новоявленного Пешвы, сразу же по его прибытии в Канпур в этом качестве, еще в первый день осады, стал приказ о прочесывании города в поисках остававшихся там европейцев, и об их немедленной казни, а равно и о казни любого индийца, заподозренного в их укрывательстве. Приказ был выполнен неукоснительно. Немалое количество англичан, как выяснилось, по той или иной причине не подчинилось решению Уилера о тотальной эвакуации – у кого-то были дела в городе, кто-то эвакуировался, но потом вернулся за чем-то, и оказался застигнут вспыхнувшим бунтом вне пределов периметра. Спастись не удалось никому. Один из жителей Канпура, раджпут, впоследствии рассказал англичанам, как в одном из европейских бунгало сипаи нашли прячущуюся английскую семью – мужчину, женщину и ребенка. Их отволокли к Нана Саибу, который немедленно приказал убить их. Всех троих тут же расстреляли.

Спустя несколько дней в руки мятежникам попала еще более обильная добыча – их конница перехватила большую партию гражданских беженцев из британской станции в Фатехгархе, которые пытались спуститься по Гангу в лодках – около 120 человек (чиновники, миссионеры, торговцы и их семьи). Пленных привели в город связанных друг с другом одной длинной веревкой, со скрученными за спиной руками. Многие были босиком, с кровоточащими ногами, в изможденном состоянии, падающие от жажды – за долгий путь под палящим солнцем им досталось в лучшем случае по глотку воды на человека. Чтобы решить их судьбу, был собран целый совет. Очевидцы впоследствии вспоминали, что Нана Саиб сначала хотел сохранить их в качестве заложников, но против этого единодушно и громогласно выступили его младший брат Бала Рао, Азимулла Хан и Тика Сингх, причем последний кричал, что если Нана Саиб не отдаст приказа убить пленных, он сделает это сам, и не спрашивая его. Нана Саиб согласился. Людей загнали в глубокую траншею и расстреляли.

Положение осажденных с каждым днем становилось все более тяжелым. Потери росли, запасы воды и провизии стремительно уменьшались, медикаментов практически не было, боеприпасов также было не слишком много, порох приходилось экономить. Уилер слал отчаянные письма Генри Лоуренсу в Лакхнау (слугам-индусам платили по 5000 рупий и больше за одно письмо, пронесенное под покровом ночи через позиции мятежников). «Дайте мне еще 200 человек», писал Уилер, «и я сниму осаду. Но без помощи мы не сможем держаться до бесконечности». Но Лоуренс сам к тому времени находился на осадном положении, и помочь ничем не мог. Помощь можно было ждать лишь со стороны Аллахабада, где концентрировались британские войска для экспедиции на помощь осажденным гарнизонам Авадха. Но их было мало, катастрофически мало, и сосредоточение их происходило болезненно долго.

Бродячий факир, Гуру Дабидин, предсказал Нана Саибу, что британские позиции падут 23 июня – в день столетней годовщины битвы при Пласси, считавшейся началом английского владычества в Индии. Это предсказание циркулировало среди осаждающих самым активным образом, и к моменту наступления назначенного срока мятежники психологически взвинтили себя до состояния слепого фанатизма. Утром 23 июня по сигналу на штурм укреплений пошли не менее 4000 сипаев. Англичане подпустили их практически вплотную и встретили залпом в упор картечью из всех оставшихся у них орудий. Мятежники откатились назад, но ненадолго. Весь день атака следовала за атакой, с разных направлений, почти без перерывов. Бойня была страшной. Неоднократно дело доходило до рукопашной, но в итоге ни одному из сипаев так и не удалось прорваться внутрь периметра. К вечеру рвения у них ощутимо поубавилось, колонны атакующих уже не рвались в бой наперегонки, а лишь периодически делали ленивые финты, отступая снова при первых выстрелах со стороны англичан.

Штурм захлебнулся, оставив практически все открытое пространство вокруг периметра усеянным окровавленными телами. Но потери осажденных также были велики. Среди погибших был сын генерала Уилера, которому оторвало голову ядром на глазах у отца. Расход бесценных боеприпасов был огромен. Еды и воды почти не оставалось. Было ясно, что второго такого штурма осажденные не переживут. На следующий день, 24 июня, Уилер написал свое последнее письмо Лоуренсу – процитированное мной в эпиграфе к этой главе. Лоуренс получил это письмо лишь три дня спустя, 27 июня, и сразу же ответил: держитесь, только держитесь! Ему только что стало известно, что бригадный генерал Хэвлок выступает из Аллахабада с отрядом в 700 человек, пехотой, кавалерией и артиллерией, он должен подойти к Канпуру через 2-3 дня. «Ни в коем случае не доверяйте Нана Саибу», писал Лоуренс, переходя на французский – видимо, на тот случай, если письмо случайно попадет не в те руки: «il a tué beaucoup de prisonniers» («он убил много пленных»). Это письмо к адресату уже не попало.

Утром 25 июня Уилер получил письмо от Нана Саиба. Написанное в изысканно-вежливых выражениях, оно выражало восхищение храбростью осажденных, сожаление о тех тяготах и потерях, которые им довелось пережить, и заверения в том, что лично он, Нана Саиб, несмотря на ужасные обстоятельства, всегда симпатизировал англичанам, и сейчас отнюдь не желает их смерти. Дальнейшее сопротивление бесполезно, и все это понимают. Но он не кровожаден, о нет. Пусть англичане сложат оружие – и он позволит им в полной безопасности отступить в Аллахабад.

Уилер был с самого начала категорически против этого предложения. Но другие офицеры – такие люди, как Мур и Эш, герои осады, которых не мог заподозрить в трусости – выступили за капитуляцию. Они видели в ней хоть какой-то шанс спасти женщин и детей, которые будут обречены на верную гибель, если мятежники предпримут еще один штурм. Никто из них не верил Нана Саибу слепо – наивными они не были. Но они понимали, что в случае сдачи у гражданских появится пусть довольно сомнительный, но шанс; в случае же продолжения осады никаких шансов у них, скорее всего, не будет. После долгой дискуссии предложение было принято. Делегация от англичан встретилась на следующее утро с представителями сипаев и после некоторых споров выработала следующие условия капитуляции: англичане сдают оставшиеся у них пушки и казну, но сохраняют ручное оружие; Нана Саиб обеспечивает их достаточным количеством лодок со всем необходимым, включая провизию, чтобы добраться по реке до Аллахабада; он полностью гарантирует их личную безопасность. Исход был намечен на утро 27 июня.

Примерно в то время, когда сэр Генри Лоуренс в Лакхнау читал последнее письмо генерала Уилера, печальная процессия покинула такое обманчиво слабенькое, но так и не взятое врагом укрепление под Канпуром. Изможденные, в лохмотьях, покрытые грязью, пылью и пороховой гарью, поддерживая раненых, с женщинами и детьми в середине колонны, англичане двинулись к реке. Сзади, спереди и по сторонам их сопровождал многочисленный конвой из вооруженных сипаев. Как огромный раненый зверь, истекающий кровью и волочащий простреленную лапу, колонна проследовала к речной пристани, находившейся в неглубокой лощине, густо поросшей тростником. Это место называлось Сатичаура Гат.

Здесь по обе стороны лощины были выстроены парадным строем войска мятежников. За их спиной толпилась, волнуясь и шумя, многочисленная городская чернь. Со ступеней индуистского храма на ближайшем пригорке за происходящим наблюдал сам Нана Саиб со свитой. На воде покачивались лодки.

Лодки стояли на якоре на некотором удалении от берега, и англичанам пришлось войти в воду по пояс, чтобы до них добраться. Люди набивались в них, как сельди в бочки, грозя их перевернуть. Эми Хорн пришлось забраться на навес, призванный прикрывать пассажиров от палящего индийского солнца, вместе со своей маленькой сестрой, у которой была сломана нога. Но прежде чем лодки успели заполниться до конца, с одной из них прозвучал пронзительный крик ужаса.

В лодках не было весел. И не было провизии. Зато были кувшины с маслом, и маслом же были обильно политы пальмовые листья навесов и доски корпуса. И среди всего этого тлели свежеподожженные фитили.

У тех, кто в последний момент понял, что происходит, хватило времени только повернуться к берегу, когда прозвучал первый залп. Пушки, спрятанные в тростниковых зарослях, ударили картечью по лодкам и по людям, барахтавшимся в воде. Несколько перегруженных лодок вспыхнули сразу, мгновенно превратившись в огромные факелы. Другим удалось кое-как, отталкиваясь чем попало, отвалить на середину реки, но теперь по ним стреляли ядрами и разрывными бомбами. Конница устремилась на мелководье, рубя тех, кто пытался выбраться обратно. Сипаи со штыками наперевес бросились на англичан, еще остававшихся на суше. Здесь был убит генерал Уилер. Полковник Эварт вместе со своей женой был зарублен соварами его же бывшего полка. Капитан Мур и лейтенант Эш были убиты ядром, когда пытались сдвинуть с места севшую на мель лодку, наполненную людьми.

В конечном итоге, спастись удалось лишь одной лодке, но и из числа ее пассажиров в конце концов уцелело лишь четыре человека. После многих злоключений они добрались до территории дружественного англичанам раджи, который отказался выдать их мятежникам.

Между тем, резня на берегу была остановлена спустя некоторое время по сигналу Нана Саиба, который хотел сохранить некоторое количество пленников, надеясь получить за них выкуп. Порядка 125 человек, из них примерно 10-15 мужчин, остальные – женщины и дети, в полувменяемом состоянии были отконвоированы обратно в Канпур, где их поместили под сильной охраной в небольшом особняке на окраине города. Усадьба носила название Бибигарх – «дом любовницы» (когда-то ее построил английский офицер для своей любовницы-индианки), непосредственно перед Мятежом там жил один из колониальных чиновников с семьей. Для одной семьи это было весьма уютное и комфортное место. Для ста с лишним человек – изможденных, голодных, оборванных, израненных и только что переживших ужас в Сатичаур Гат – оно было немногим лучше самой тесной и сырой подземной темницы.

Между тем, бригадный генерал Генри Хэвлок действительно выступил из Аллахабада со своим отрядом. Но продвижение его к Канпуру было значительно медленнее, чем те «два-три дня», на которые надеялся Лоуренс. В войсках началась дизентерия. Стычки с передовыми отрядами мятежников и страшная жара отнюдь не облегчали задачу. Люди падали и умирали от солнечного удара прямо на марше. Лишь 16 июля колонна Хэвлока добралась до окрестностей Канпура, разбила превосходящие силы, выставленные против нее Нана Саибом (колоссальное превосходство продемонстрировали те самые винтовки «энфилд», послужившие поводом к возникновению Мятежа, которыми теперь были перевооружены британские части), и 17 июля вошла в город. Англичане немедленно бросились искать своих пленных соотечественников. Они опоздали.

15 июля, когда до Канпура стал доноситься грохот английской канонады, Нана Саиб понял, что его надежды на возможность торговли с правительством на более-менее равных условиях становятся все более призрачными, зато перспективы привлечения к ответственности за содеянное – все более реальными и осязаемыми. В панике он отдал приказ уничтожить всех пленных и спрятать следы, чтобы никто не смог рассказать о том, что произошло в Канпуре и о его роли в этих событиях.

Мужчин, остававшихся среди пленных в Бибигархе, просто вывели во двор и без долгих разговоров расстреляли. Но когда сипаям, охранявшим усадьбу, приказали занять все окна и двери и стрелять в находящихся внутри здания женщин и детей, даже у них, уже зашедших столь далеко, сдали нервы. Они дали один залп поверх голов, и отказались стрелять дальше. Тогда Нана Саиб прислал трех человек из числа своей личной охраны. Войдя в дом с обнаженными саблями, они начали методичное избиение пленников. Труд был не из легких – женщины пытались сопротивляться, чем-то баррикадировать двери, прятали детей. Несколько раз ломались клинки сабель, приходилось останавливаться и делать передышку, пока слуги доставляли из города замену. Но в конечном итоге, спасения не было.

Когда англичане нашли Бибигарх, дом представлял собой подлинную бойню. «Я не преувеличиваю», писал один из офицеров, «когда говорю, что кровь доходила мне выше подошвы сапог». Если Нана Саиб всерьез надеялся таким образом «спрятать концы в воду», он просчитался жестоко – спрятать эти следы было физически невозможно. В равной мере не стоило ему полагаться и на молчание своих соплеменников – жители окрестных домов с готовностью рассказали англичанам обо всем, что произошло, и показали им колодец, куда были свалены тела убитых – наполнившие его почти до краев. Сообщили они и о том, что некоторые из жертв явно были еще живы, когда их сбрасывали вниз. Стоя вокруг этого колодца, свирепые бородатые хайлендеры из шотландских частей колонны Хэвлока плакали, как дети.

Резня в Канпуре произвела в Англии эффект, сопоставимый из знакомых нам примеров разве что с тем, который имел теракт 11 сентября в Нью-Йорке. XIX век, при всей жесткости и антилиберальности (по нашим меркам) его понятий, был временем, когда люди еще массово верили в то, что войны должны вестись по определенным правилам – по-джентльменски, благородно, в белых перчатках. Шок был страшен. Ответ был вполне закономерен – англичане перестали брать пленных. Сипаев, захваченных вокруг Канпура, заставляли с тряпкой в руках мыть залитый кровью пол Бибигарха – прежде, чем повесить. Перед смертью английские солдаты заталкивали индусам в глотку куски говядины, мусульманам – свинины (иногда – и того, и другого, на всякий случай). В сражениях под Лакхнау сипаев, пытавшихся сдаваться в плен, поднимали на штыки с криком «Канпур!»

…Эми Хорн осталась жива, хотя у нее на глазах погибли мать, отчим и пятеро братьев и сестер. Ее захватил один из мятежных офицеров-мусульман, по имени Исмаил Хан, который скрыл ее от Нана Саиба и сделал своей наложницей. Бедная девушка девять месяцев провела в лагере сипаев, по ее собственным словам, «каждое утро гадая, не станет ли этот день для меня последним». Когда дела у мятежников пошли совсем скверно, ей удалось убедить Исмаил Хана отпустить ее, в обмен на расписку в том, что она обязуется дать такие показания, которые оправдают его во всех совершенных им преступлениях.

Англичане искали Исмаил Хана долго и с особым пристрастием, но он пропал без следа.