Горбунья


В Батусе жили только сербы. В центре села стояла неказистая горчичного цвета церковь, от которой крестообразно расходились четыре улицы, одна из которых вела к небольшому кладбищу. Четыре улицы превращались в четыре дороги, но сербы ездили по ним только для работы в своих полях. За полями начинались албанские деревни, и сербам туда дороги не было.
В самой деревне было тихо. Албанцы, жившие в соседних деревнях, сербам не досаждали, земли их захватить не пытались, и мы заезжали туда даже не каждый день.
Но однажды из деревни позвонили, и сказали, что один из местных жителей совершил изнасилование. Подробностей не сказали, назвали только его имя, и объяснили, где стоит его дом.




Дом, который нам был нужен, стоял в самом начале деревни. Деревянный забор, двор, поросший травой, нехитрые постройки, большой огород, несколько яблонь и слив.
Возле калитки нас ждал молодой парень. Изнасилование совершил его отец, недавно приехавший в родную деревню из Сербии. Папаша, как мы поняли, имел бурную биографию, два раза сидел в тюрьме, и особой любви сын к нему не испытывал.
Изнасиловал его отец свою дальнюю родственницу, девятнадцатилетнюю девушку. Случилось это еще несколько дней назад, потом по деревне поползли слухи. Сын был женат, жил в той же деревне, но в другом доме, и как только услышал про то, что совершил его отец, пошел к нему домой, избил его, а потом позвонил в полицию.
Парень предупредил, что после драки отец схватил топор, и кричал, что зарубит любого, кто войдет в дом. Мы осторожно вошли, но высокий, жилистый, несколько дней не брившийся старик уже успокоился, и не пытался сопротивляться. Вывели его из дома, посадили в задний отсек машины, и поехали к потерпевшей.




Девушка жила неподалеку от церкви. От парня, вызвавшего полицию, мы уже знали, что мать девушки умерла несколько лет назад, и живет она со старым отцом. Их дом был, пожалуй, самым бедным в деревне, да и не дом это был, а лачуга. Нищета там лезла из всех щелей, но в комнатах было чисто, а на столе лежала старенькая белая скатерть.
Девушка была дома. Очень приветливая, она сразу сказала, что знает, почему мы пришли, но мы ее гости, поэтому, прежде чем мы приступим к делу, она должна угостить нас кофе.
Она сварила кофе, достала пачку самых дешевых сигарет, и мы, сообразив, стали предлагать ей свои.
Все время, пока она варила кофе, и вела с нами обычный разговор, какие сербские хозяйки ведут в своих домах с гостями с незапамятных времен, я смотрел на ее лицо. Очень хорошее у девушки было лицо. Оно было не просто красивое, в нем было что-то еще, что притягивало взгляд, а что именно, я сразу не понял. Позже я понял, что же в ее лице было такого необычного. Доброе было лицо.
А потом я увидел на ее спине горб. Девушка была горбуньей.
Выпили кофе, покурили, и перешли к делу. Девушка рассказала, что несколько дней назад она пошла в поле, там встретила своего дальнего родственника, он заговорил с ней, потом повалил на землю, зажал рот рукой, и изнасиловал. Спросили, вступала ли она до этого в половую связь до этого, она сказала, что нет.
Спросили, есть ли у нее родственники в Сербии? Нет, у нее там никого не было. Девушке некуда было податься, кроме этой деревни, а после того, что произошло, даже с призрачными надеждами на то, чтобы выйти замуж за кого-либо из местных парней, она должна была расстаться. Она это понимала, но держалась хорошо.
Потом пришел ее отец, слабый больной, и уже начинающий заговариваться старик, от которого в деревенской жизни было мало толку.
Местный полицейский записал все, что рассказала девушка, она расписалась, мы еще покурили, и ушли, оставив ей свои сигареты.
Насильника в тот же вечер отвезли в Приштину, и сдали в главную тюрьму Косово.




Нищета, в которой жила девушка, так поразила меня, что я накупил большой пакет разных вкусностей, конфет, шоколада, кофе, сигарет, и два раза заезжал в это село один, без полицейских, и без переводчиков. Заезжал, медленно проезжал мимо ее дома, но остановиться не смог ни в первый раз, ни во второй.
Подумалось – хорошо, отдам я ей то, что купил, но это будет не подарок, это будет разовая подачка. Пришел, отдал, и исчез. Я же ничего не смогу сделать, чтобы выдернуть ее из этой нищеты. Стоит ли дразнить голодного крохотным кусочком сала?
В общем, задавил я в себе благородный порыв. Да и был ли он благородным? Может быть, просто сентиментальность взыграла.
Насильника из тюрьмы выпустили через два месяца. Почему – не знаю. Скорее всего, девушка не захотела более строгого наказания. Один раз я видел его копошащимся во дворе, когда заезжал в село.
Давно это было, десять лет назад.