"История ничему не научает своих профессоров" (с)
"Марксизм есть, прежде всего, метод анализа - не анализа текстов, а анализа социальных отношений". (с)
Ту страну, за которую они погибали, мы отдали Ходорковским, Богданчиковым, Богдановым, Аликперовым и Абрамовичам...
Лично я сделал, что мог, чтобы этого не допустить... И многие ли могут этим похвастаться?
Это день траура для меня...
Не думайте, что я скажу что-нибудь необычайное. У меня самый простой, обыкновенный тост. Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают "винтиками" великого государственного механизма, но без которых все мы - маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим. Какой-либо "винтик" разладился - и кончено. Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за "винтики", которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела. Их очень много, имя им легион, потому что это десятки миллионов людей. Это - скромные люди. Никто о них не пишет, звания у них нет, чинов мало, но это - люди, которые держат нас, как основание держит вершину. Я пью за здоровье этих людей, наших уважаемых товарищей.
И.В.Сталин
http://szg-akt2.livejournal.com/146719.h
И именно этого не понимают прекраснодушные (sic!) либеральствующие профессора от гуманитарных наук, не очень хорошо представляющие, чем запах коровьевого навоза отличается от свиного...
Ощущаю себя Адамом Козлевичем.
Хотел купить себе новую машину - давно пора, а куплю новый карбюратор.
Зато от расстройства купил себе годовой абонемент в Чайку в любое время...
Чем же живут и держатся лучшие в нашим нынешнем насквозь продажном, возведшем блядство в добродетель обществе ?
Страшным нравственным напряжением, сосредоточенным аскетизмом, бытовым отщепенством. При отсутствии социальной почвы под ногами личная устойчивость может покупаться только ценою идейного фанатизма, беспощадного самоограничения и самоотмежевания, мнительности и подозрительности, недреманного блюдения своей чистоты...
Я не очень люблю Троцкого (моя отроческая влюбленность в него не обернулась взаимностью). Но как современно то, что он пишет, как жизненно и как актуально... Измени имена и публикуй под своим именем и будешт обречен на успех...
Это были скверные годы, эти годы торжества победителей. Но в сущности самое страшное из того, что было (было и еще не прошло), не в самих победителях воплощалось. Много хуже были те, которые шли в хвосте победителей. Но безмерно хуже для души были вчерашние "друзья" и полудрузья - морализирующие, или злорадствующие, или смакующие, или в кулак хихикающие.
Не меньшиковщина была мрачным кошмаром последних лет, а веховщина. Газета, толстый журнал, сборник, речь, комнатный разговор - все пахло веховщиной. Вы могли отмывать руки дегтярным мылом, но запах этот преследовал вас даже ночью.
В эти годы не любили Салтыкова. Это не простой вопрос изменчивых литературных вкусов, а нравственная характеристика эпохи. Не любили, потому что боялись. Образы негодяя - "властителя дум современности", торжествующей свиньи и "либерала применительно к подлости" - были невыносимы для эпохи, которая меньшиковщину дополняла веховщиной.
Когда г. Милюков, улучив момент крайнего упадка общественных настроений, заявил в "Речи", что отныне он окончательно сбрасывает со своей спины "осла", он (г. Милюков, разумеется) лишь формулировал этим способом сущность того процесса, который одновременно происходил во всех слоях и группах интеллигенции, - не только на кадетском Олимпе. Леонид Андреев и Бальмонт, Мережковский и Шаляпин, и Чуковские, и Галичи, и Жилкины, и Поссе, Энгельгардты и Минские, - все так или иначе сбрасывали со спины какого-нибудь "осленка" былых своих увлечений, симпатий и надежд.
А за ними следом шли многие, тысячи, безыменные. Разными путями и перепутьями - через необузданный индивидуализм, аристократический скептицизм, постельный анархизм, мережковщину и безыдейное сатирическое зубоскальство - все устремились к "культуре". Всем осточертел старый интеллигентский аскетизм, - захотелось чистого белья и ванной комнаты при квартире. И тоску по чистому белью Галич называл религией.
Появилась какая-то особая порода журналистов, которые таланта не имели, идей не имели и иметь не хотели, зато, обернувшись к прошлому, умели высунуть язык. Вспоминаешь, сколько раз за эти долгие три года приходилось, читая статьи, писанные собирательным Изгоевым, говорить себе: "Что ж... подождем... Нужно уметь ждать"...
Но стало ясно: если мы обречены были пережить позор веховского пленения общественной мысли, так это потому, что интеллигенция осталась на открытой сцене одна - со своими газетами, журналами, альманахами, сатириконами, литературными кабачками и со своей слабостью, - снова одна, после того как должна была убедиться, физическими глазами своими увидеть, что настоящая, подлинная и несомненная история делается не ею, а какими-то другими, большими силами... Стало ясно, как ненадежны те источники нравственной устойчивости, которые интеллигенция может найти в себе самой...
И самое важное: когда вспоминаешь, что случилось после выхода этой статьи, ощущение безнадежно проигранной борьбы твоей жизни притупляется...Что мы всесторонне бедны накопленной тысячелетней бедностью, этого нет нужды доказывать. История вытряхнула нас из своего рукава в суровых условиях и рассеяла тонким слоем по большой равнине. Никто не предлагал нам другого местожительства: пришлось тянуть лямку на отведенном участке. Азиатское нашествие - с востока, беспощадное давление более богатой Европы - с запада, поглощение государственным левиафаном чрезмерной доли народного труда, - все это не только обездоливало трудовые массы, но и иссушало источники питания господствующих классов. Отсюда медленный рост их, еле заметное отложение "культурных" наслоений над целиною социального варварства. Гнет дворянства и клерикализма русский народ чувствовал на себе никак не менее тяжко, чем народы Запада. Но того сложного и законченного быта, который вырастал в Европе на основе сословного господства, готических кружев феодализма, этого у нас не вышло, ибо не хватило жизненных материалов - просто не по карману пришлось. Мы - нация бедная. Тысячу лет жили в низеньком бревенчатом здании, где щели мохом законопачены, - ко двору ли тут мечтать о стрельчатых арках и готических вышках?
Какое жалкое, историей обделенное дворянство наше! Где его замки? Где его турниры? Крестовые походы, оруженосцы, менестрели, пажи? Любовь рыцарская? Ничего нет, хоть шаром покати. Вот разве только, что обидевшиеся из-за места Мстиславские и Трубецкие спускались под стол... Только на это и хватало сословно-рыцарской чести.
Наша дворянская бюрократия отражала на себе всю историческую мизерию нашего дворянства. Где ее великие силы и имена? На самых вершинах своих она не шла дальше третьестепенных подражаний - под герцога Альбу, под Кольбера, Тюрго, Меттерниха, под Бисмарка.
...
Бедная страна Россия, бедная история наша, если оглянуться назад. Социальную безличность, рабство духа, не поднявшегося над стадностью, славянофилы хотели увековечить, как "кротость" и "смирение", лучшие цветы души славянской. Хозяйственную примитивность страны народники хотели сделать источником социальных чудес. Наконец, перед той же самой общественно-политической убогостью ползают на брюхе новоявленные субъективисты, когда историю превращают в апофеоз интеллигенции.
Однажды к старому Учителю китайских боевых искусств пришёл ученик-европеец и спросил:
— Учитель, я чемпион своей страны по боксу и французской борьбе, чему ещё вы могли бы научить меня?
Старый мастер помолчал некоторое время, улыбнулся и сказал:
— Представь себе, что, гуляя по городу, ты случайно забредаешь на улицу, где поджидают несколько громил, мечтающих ограбить тебя и переломать тебе рёбра. Так вот, я научу тебя не гулять по таким улицам.
Главная вещь, которая тревожит либералов, сторонников бывшего вице-премьера и председателя госкомиссии по экономической реформе, приветствовавшего расстрел Белого дома в 1993 году Явлинского и прочих другороссов это отсутствие доступа к телевидению. И Правительство идет им навстречу, приняв Федеральную программу развития телевещания до 2015 года, согласно которой на месте каждого телеканала будет сорок новых.
Остальные их требования невнятны (кроме желания выпустить ворье из ЮКОСа из тюрьмы). Беспокоит их отсутствие свободы печати и телевещания. Но что есть эта свобода печати и телевещания? Тоже самое, что и свобода торговли! Фритрейдерство...
Каждый человек, у которого в распоряжении имеется капитал, имеет право, ибо имеет возможность, открыть фабрику, лавку, дом терпимости, телеканал или газету - в зависимости от того, в какую сторону направлен его личный вкус. Издавая газету или вещая в эфире, он получает барыш или зарывает телеканал или продает его. Это и есть его свобода печати и телевещания. И повышение предложения - сорок каналов на месте одного - уменьшает прибыльность каждого телеканала, ибо доля рекламного бюджета на каждый их них падает.
Но пользуются ли этой свободой печати миллионы рабочих, учителей, врачей государственных больниц, крестьян, вообще беднота? Нет. Им для этого не хватает основного условия свободы: возможности - фактической, реальной возможности - издавать газеты или создавать телеканал. У них нет редакций, антенн, типографий, нет запасов бумаги, нет денег.