|
|
10:12 pm: Акакий Акакиевич
Когда я читаю у вменяемых в общем-то людей презрительно-гневные филиппики про "офисный планктон", мне прямо непереносимо хочется сказать: "Ну вот он я - офисный планктон. Попробуй - ка надо мной посмейся так, чтобы не выставить себя невежественным, претециозным, полуобразованным идиотом". Хотя мне кажется, что меня такие вот обличители планктона за этот самый планктон не всегда считают. Да и сам я, если честно, себя планктоном не считаю. Вопрос даже в другом - эти обличители, правда "Шинель" не читали? Или просто неспособны провести аналогию? Почему они гоголевскую боль заменяют высокомерным презрением, помимо прочего мало на чем основанным. Презирай служащих - можно, но только, если ты сам рабочий.
Молодые чиновники подсмеивались и
острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали
тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку,
семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда
будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни
одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не
было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих
докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была
невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом,
он произносил: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" И что-то странное
заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем
слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек,
недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе
посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как
будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то
неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился,
приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых
минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими
проникающими словами: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" - и в этих
проникающих словах эвенели другие слова: "Я брат твой". И закрывал себя
рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем,
видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости
в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке,
которого свет признает благородным и честным...
|
