Национализм настолько распространен на пост-советском пространстве, что мы начинаем забывать, что это в масштабах исторического развития – недавний феномен. Национализм в современных формах - это порождение капиталистического развития и, прежде всего, капиталистического преобразования аграрных отношений. Национализм – это борьба за землю, когда она перестает быть главным ресурсом развития человечества, и становится важным, но не самым решающим объектом прав собственности.

Если бы Грузия была богатым, индустриальным, испытывающим острый недостаток трудовых ресурсов, быстро развивающимся государством, то сотни тысяч беженцев из бывших национальных автономий после проигранных войн быстро бы вписались в общество и были бы озабочены более национальным экономическим развитием, чем возвращением утерянных территорий или воссозданием Великой Грузии в границах 1991 года.

Кроме того, капитализм порождает и специфические круги высокообразованной гуманитарной интеллигенции, связанной с филологией, историей, литературой, театром той или иной этнической группы (языковая интеллигенция или языковые элиты), которая находит себе средства к жизни в виде образования и приобщения к цивилизации следующих поколений. Эти люди, искренне считающие себя элитой нации, больше ничего делать не умеют. Но в рыночных условиях достижение ими материальных благ или социального статуса прямо зависит от роли их этнических групп в мультинациональном капиталистическом обществе.

Современное общество финансирует образование большинства населения (кроме высших страт) за счет государственных бюджетов. Наличие множества языков и одного покупателя услуг (государственного бюджета) ведет в рыночных условиях к специфической форме конкуренции – конкуренции языковых систем образования, воспитания, массовой культуры (в немассовой это не так – оперу поют по-итальянски), за бюджетные средства. Такую конкуренцию в общем случае легче вести не рыночными средствами, а политическими мерами – приданию языку фактически или юридически государственного статуса, что вынуждает увеличивать финансирование именно этих языковых элит. Языковая интеллигенция претендуют на высокий социальный статус за счет важности их роли для общества, оно получает его в виде академий, вузов, институтов языка и истории, грантов и так далее. Они призваны обслуживать интересы правящих групп общества.

Соединение обездоленных масс, особенно, беженцев, потерявших имущественные права на недвижимое имущество, и языковой интеллигенции, стремящейся переключить все бюджетные потоки в свою пользу, часто порождает взрывоопасные смеси, что мы можем наблюдать на пост-советском пространстве (Грузия, независимая Украина, Узбекистан), а также в Африке, Азии, в Европе (Каталония, Баскония) и других регионах. Ведь для огромного большинства человечества слово "свобода" (и национальная свобода) несет очень конкретный смысл - это возможность каждый день кормить своих детей досыта. Но возглавляют этих людей профессора от гуманитарных наук, не очень хорошо представляющие, чем запах коровьего навоза отличается от свиного, зато запредельно честолюбивых. Неслучайно, Наполеон I Бонапарт  подчеркивал: "Что  сделало революцию?  -  Честолюбие. Что положило ей конец? – Тоже честолюбие.  Но  каким  прекрасным  предлогом  была  для нас свобода!"

 Языковая интеллигенция постоянно забывает, что национальное  самолюбие - как нижнее белье - нужно иметь, но не стоит показывать, и постоянно подчеркивает в обездоленных массах чувство национальной ущербности, стремления отомстить за бывшие или вымышленные оскорбления, подчеркивает национальные различия – даже если он и преступник, то он не должен быть наказан, потому что он принадлежит к твоей национальной группе. Из этого сплава может вырасти фашизм, но для этого он должен быть востребован правящими экономическими и политическими группами.

Но порождается такой агрессивный национализм материальными интересами. Без них – он ничто. В самом деле, грузинским беженцам из Абхазии, потерявшим свою недвижимость и оказавшимся в бедной, стагнирующей стране, терять нечего, а приобрести они могут целую страну. Они политически активны, потому что бедны и безработны, и они готовы к войне, потому что война несет перемены в безысходность.

Война была нужна и грузинскому руководству для того, чтобы спасти режим: вся грузинская оппозиция, устраивавшая митинги даже зимой, молчит, опасаясь обвинений в нелояльности, а грузинский народ теперь должен будет простить Саакашвили всё его банкротство как национальному лидеру в борьбе с Россией. Саакашвили из удачливого «внутреннего» политика превратился в военного лидера, который в случае поражения положения не ухудшит (дальше падать некуда), а в случае победы даст возможность улучшить жизнь простых отчаявшихся людей, которым нужно кормить детей.

По данным переписи населения в 1917 году в Цхинвале. из 900 дворов —38,4% были еврейскими (грузиноязычными), 34,4% - грузинскими (православными), 17,7% -армянскими и 8,8% - осетинскими. В советское время Цхинвал был обычным многонациональным центром. В 2007 году он стал этнически чистым осетинским населенным пунктом. Правила игры в нем задавала политизированная языковая элита, требовавшая таких же благ и статуса, как и грузинская языковая интеллигенция. Но Грузия – бедная страна - ее бюджета не хватало на придание требуемого уровня жизни всей языковой интеллигенции. Объективно для осетинского населения грузинизация была неизбежной. На сохранение национальной культуры просто не хватило бы средств. Но языковая интеллигенция не может сменить язык своей элитарности. Да и конкуренция за немногие бюджетные средства слишком остра. У осетинской языковой элиты не было выбора, чтобы защитить свой статус и материальные интересы, кроме политической борьбы.  И она пошла в политику, сплотив вокруг себя обездоленные и деклассированные элементы. То же произошло и на грузинской стороне.

В целом внешняя и внутренняя политика грузинского руководства носила хаотичный характер. Состояние умов и настроений в руководстве Грузии не сбалансировалось в достаточной мере. Отсюда проистекают метания и раздвоенность, расстыковки между словами и делами. Грузинских политиков тянет на Запад, а реалии неумолимо возвращают их к той аксиоме, что многие вопросы без России, и тем более вопреки ей, не решить. Эта нестабильность порождала желание быстрого решения. Но простых и правильных решений не бывает. Прежде всего, потому что решения представляют собой функцию от динамически меняющихся внешних условий.