Когда пришла весть о смерти Янковского, все сразу стали переживать за «Ленком». Действительно, из блестящей когорты ленкомовских звезд почти никого уже не осталось. Но со смертью Олега Ивановича ушло гораздо большее, чем эпоха одного театра. Ушла в прошлое атмосфера 70-х годов и герой 70-х – рефлектирующий, слабохарактерный, но умный и гордый неудачник. Слава и позор российской интеллигенции. Именно тот герой, который так необходим нам сейчас, в 2000-х. Героя нет. Актера нет. Осталось пересматривать фильмы.
И
нтровертные персонажи Янковского вызывают в памяти массу примеров из западного кинематографа – от немногословных ковбоев Клинта Иствуда, диковатого Депардье до молчаливого лузера Микки Рурка. И все-таки прямых аналогов нет. То, что делал Янковский, гораздо сложнее и специфичнее.
Мы-то знаем, от чего убегал «человек убегающий» в романах Маканина и фильмах Балояна. От вранья и показного энтузиазма, от гнусного самодовольства победителей и хозяев жизни. От всего того, от чего так хочется убежать и сейчас, глядя на сверкающую рекламами Москву, клипы эстрадных конкурсов и толпы, перемещающиеся от прилавка к прилавку.
От самого себя, в конце концов. Потому что герой «Полетов во сне и наяву», «Мюнхгаузена», «Цареубийцы» и «Ностальгии» – мягко говоря, не идеал. Он много врет, сам не знает, чего хочет, живет бессмысленную, пустую жизнь, мельтешит и доставляет неприятности близким людям.
Но вот знания о том, что можно жить лучше, интереснее, волшебнее и честнее, – этого у него никто не отнимет. Недаром же на лице у героев Янковского так часто мелькает загадочная улыбка, обращенная внутрь себя. Знание о лучшей, иной жизни стеной отделяет этого человека от окружающих. Летать он уже не может, но ему, по крайней мере, снятся полеты. Одного взгляда на него достаточно, чтобы безошибочно определить – чужой.
Чужие все. И царь в «Цареубийце», и сорокалетний Сергей в «Полетах», и уж тем более русский писатель в Италии, герой «Ностальгии» Тарковского. Вопрос – почему. Ведь никто из них не является носителем какой-то великой идеи. Просто надоело все до чертиков. Уехать бы, убежать, улететь. Но в глазах окружающих – скука, самодовольство, деньги, сознание правоты.
В «Двух товарищах», одном из первых фильмов, где снялся молодой Янковский, его герой раскрывает рот раза два. А все остальное время просто молчит и смотрит. И еще у него какая-то подозрительно старорежимная пластика. Как будто белогвардейца переодели. Он такой же посторонний в красном стане, как герой Высоцкого – в белом. Свой среди чужих, чужой среди своих. Как угодно.
Такого героя родил душный, насквозь фальшивый мир 70-х годов, разгар застоя. В нем нет ничего общего с шумными, победительными идеалистами 60-х. Этот человек обречен, рассчитывать ему не на кого. Есть лишь одна задача, примерно такая же, как у нас сейчас: сохранить достоинство, не потерять идеалы, как-нибудь дотянуть до лучших времен. Когда опять ненадолго кончится торжество большинства, можно будет жить своей, а не чужой жизнью.
Все, кто писал о Янковском, удивлялись тому, как его простецкая внешность сочеталась на экране с благородством манер. По любому из движений угадывался аристократ. Источник этого аристократизма – тот же. Наличие принципов и идеалов в беспринципную и прагматическую эпоху. Аристократ ведь не человек действия. Он хранитель традиции. А антураж неважен: запущенная холостяцкая квартира, замшелое конструкторское бюро, психбольница. Какая разница. Важна эта загадочная улыбка, похожая на гримасу человека, задыхающегося в безвоздушном пространстве. В зеркало смотреть страшно, за дверь выходить противно. Но он все равно выходит.
Все это по-простому называется образом лишнего человека. Великой находкой русской литературы. А в 70-е – и кино, к чему приложил руку Олег Янковский. А ведь, ей-богу, лишний человек гораздо симпатичнее человека побеждающего и покупающего. Лузер симпатичнее винера.
Куда-то ушла из России эта традиция – проигрывать с достоинством. С улыбкой. Как тот самый барон Мюнхгаузен.
В «Мюнхгаузене» много сильных моментов и исторических фраз. Но самый сильный эпизод – заключительный. Помните? Янковский произносит свой монолог. Тот самый – «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!». И карабкается по бесконечной лестнице, уходящей куда-то в небо. Лестница не кончается, пушка не стреляет, а он все перебирает руками. И улыбается, улыбается.
Текст: Ян Шенкман