чтение в тойрэ после чая с бубликом и конфетами білочка
-- Мистер Коллинз?
-- Ну, и да, и нет, -- ответил Ли, всегда говоривший правду. У нее на лице мимолетно отразилось удивление. Жестом она предложила ему сесть.
-- Стул из стальных трубок, в точности по инструкции, -- отметил Ли, и соскользнул с него на пол и улегся. Ему показалось, что стены смыкаются над ним по всем четырем углам, поэтому он заполз под прикрытие ее стола, а там столкнулся с высокими коричневыми сапогами психиатрессы в неестественной перспективе: подошвы великанские, передки вздымаются ввысь фабричными трубами. Сапоги были вычищены настолько превосходно, что, казалось, сами излучают сияние.
-- Несколько экспрессионистский эффект, -- сказал он.
-- Прошу прощения?
-- Всё чуточку набекрень. Тени перекосило, а свет уже не падает из привычных источников.
-- Вы часто ходите в кино?
-- Бывает. Это позволяет нам не разговаривать друг с другом, хотя она никогда не следит за сюжетом, а только смотрит картинки.
Поскольку на психиатрессе не было чулок, текстура ее кожи, казалось, имитировала поверхность сапог; он погладил ее по колену, а когда никакой реакции -- ни отрицательной, ни положительной -- не последовало, принялся ощупью изучать сначала внешнюю сторону бедра, а за нею и внутреннюю, пока пальцы его, наконец, не утонули в самуй жаркой, влажной и волосатой расселине. В момент интимного контакта в голове его внезапно и яростно что-то взорвалось, и он мгновенно пережил всю ночь катастрофы заново.
Когда дым рассеялся, Ли обнаружил себя распростертым на другом конце комнаты. Он не знал, пнула ли его психиатресса; или это он сам отполз туда на полусогнутых; или же вся ситуация прокручивалась только у него в голове. Он с трудом поднялся на ноги и бочком проковылял обратно к столу. Психиатресса сидела точно в такой же позе, как и раньше: руки недвижно выложены на стол, лицо непроницаемо.
-- Зачем вы прячете глаза?
-- Фотофобия, -- ответила она. -- Присядьте, прошу вас, мистер Коллинз.
Ли сел. Потом помотал головой, чтобы в мозгах хоть немного прояснилось.
-- Это... я не трогал вас вот только что?
Женщина расхохоталась и какое-то время не могла остановиться.
-- Что вы употребляли?
-- Чего?
-- Какой наркотик? Какой наркотик вы употребляли?
-- Этиловый спирт.
-- А кроме этого?
-- Он пихает мне в глотку горсть чего-то утром, и еще горсть чего-то вечером. Разноцветные, очень красивые.
-- Что?
-- Таблетки.
-- Он? -- переспросила женщина.
-- Мой брат.
-- Визиты вашего брата вызывают на отделении нежелательную реакцию. Один шизофреник сразу признал в нем Иоанна Крестителя.



-- Вот как? -- заинтересовалась женщина.
-- Да, но она рехнулась намеренно. -- Ли вдруг решил ослепить психиатрессу своей коронной улыбкой.
-- А ну-ка еще разок! -- немедленно попросила та. Пораженный и пристыженный Ли закрыл лицо ладонями.
-- Как бы вы определили свои отношения с женой? Хорошие или плохие?
-- Ни хорошие, ни плохие. Они существуют. Она уже болела раньше.
-- Болела?
-- Ну, сходила с ума. -- По щекам Ли катились слезы.
-- Какое непостоянство настроений! -- заметила женщина. -- Почему вы плачете?
-- Фотофобия.
Она выключила лампу, и комнату наполнили тени подступающих сумерек.
-- У нее был нервный срыв до того, как мы познакомились. Я про него почти ничего не знаю. К тому же, она, кажется, пыталась покончить с собой.
-- А как вам кажется -- вы вообще много знаете о своей жене?
-- Дурища она набитая.
-- Вы считаете, что понимаете ее?
-- Нет.
-- Как вы думаете, почему она отказывается видеться с вами?
-- Чокнутая.
-- А помимо этого?
-- Она убеждена, что должна сохранить себя для себя.
-- Еще раз попробуйте?
-- А вам она разве не сказала, почему?
-- Она вообще мало говорит. Только вертит кольцо на пальце, а иногда -- улыбается.
-- Обручальное кольцо?
-- Нет, не обручальное. Обручальное она проглотила.
-- Проглотила? -- не поверил Ли.
-- Да. Пока никто не видел.
-- Так откуда же вы знаете, что она его проглотила, если никто не видел?
-- Об этом она сама сообщила мне -- очень убежденно. К тому же, его нигде не нашли. И она улыбалась -- весьма самодовольно, по-моему.
-- Должно быть, она видела меня на балконе при этом.
-- При чем «при этом»?
-- Я ведь был на балконе, трахал там эту девку, вот как.
-- В ночь попытки самоубийства?
Ли кивнул.
-- А если не считать этого, вечер проходил, как обычно?
-- У нас была вечеринка.
-- По ходу которой вы вступили в половую связь на балконе.
Повисла пауза. Потом она спросила:
-- Вы любите свою жену?
-- А что -- есть какая-то лакмусовая бумажка, которую можно макнуть мне в сердце и оценить это объективно?
-- Значит, вы не испытываете привязанности к своей жене?
-- Не будьте такой поверхностной, -- раздраженно ответил Ли.
-- Почему вы вступили в половое сношение с той девушкой на балконе?
-- Я был пьян.
-- Я догадалась. -- Ее голос прозвучал суховато. -- Но вы действовали под влиянием момента или девушка была вашей старой подругой?
Комната казалась Ли такой темной, что он едва мог различить, какого цвета у женщины волосы, хотя в окно очень хорошо было видно, что еще светло.
-- Я спал с Каролиной -- ее зовут Каролина, -- я уже спал с Каролиной некоторое время, считая, что это ослабит напряг.
-- Связь с этой девушкой как-то изменила ваше отношение к жене?
-- Еще бы. Я стал к ней намного лучше относиться.
-- Понимаю, -- ответила женщина с удовлетворением, словно такого ответа и ожидала. -- Вы чувствуете себя виноватым?
-- Довольно сильно, -- сказал Ли и снова ослепил ее улыбкой, уверенный, что она ее все равно не разглядит в темноте. Они снова замолчали, а потом Ли произнес, точно самому себе:
-- Иногда кажется, что она вообще неживая, даже в самые лучшие времена. Аннабель -- она же как привидение, которое просто сидит и вспоминает, а того, что оно вспоминает, возможно, и не было никогда.
-- Оно... -- задумчиво повторила женщина. -- Как странно, что вы говорите о своей жене -- «оно».
-- Я имел в виду привидение моей жены.
-- Понимаю, -- сказала психиатресса и сделала пометку в блокноте. -- Какие отношения у вас обоих с вашим братом?
-- Сложные.
-- Ваш брат не кажется мне вполне нормальным человеком, -- осторожно произнесла она.
-- В нашей среде это считается комплиментом, буржуазная корова.
-- Мы уже перешли на личные оскорбления? -- любезно осведомилась женщина.
-- Оскорбления, насилие -- как хотите, так и называйте. Но если вы снимете сапоги, я с удовольствием оближу ваши ноги.
-- Не сомневаюсь, -- расслабленно сказала она. -- Мне кажется, ваш брат принимает фантазии вашей жены как данность -- так, будто они реальны.
-- Наверное.
-- А как вы сами относитесь к фантазиям своей жены?
-- Фиг знает. Ну и вопрос. Да у нее минута на минуту не приходится, вообще не поймешь, что для нее существует. Как книжка-мультяшка.
-- Ваша жена хочет детей?
-- Боже милостивый! -- поразился Ли.
-- Вы с ней когда-нибудь обсуждали такую возможность?
-- Нет. Нет, я вообще едва ли об этом думал, ну разве что боялся иногда залететь. А зачем вам знать? Вы считаете, это нормально?
-- Во многих кругах, -- ответила она. -- Ну вот, вы опять плачете, я же слышу.
-- Я уже сказал вам -- у меня больные глаза.
-- Так ведь темно же. Откуда тогда фотофобия? Другого оправдания вашим слезам, кроме сентиментальности, нет.
-- Тогда зажгите свет, чтобы уж не так позорно.
Она щелкнула выключателем. При свете она стала еще черней и золотистей -- будто икона в очень белом окладе, а внимательный взгляд, пригашенный дымчатым стеклом, сообщал ее лицу двусмысленность оракула, поэтому из грубоватых губ выползли не змеи, как можно было бы ожидать, а медленные слова, отягощенные смыслом, хотя произнесла она простую банальность:
-- Возможно, Аннабель следует найти себе работу и попробовать завести друзей за пределами той среды, которую навязали ей вы с братом.
-- Чего-чего? -- чуть не ахнул изумленный Ли: он-то рассчитывал на какое-нибудь судьбоносное откровение.
Психиатресса сказала:
-- Мне кажется, ваш брат -- не тот человек, которому следует жить в одном доме с такой неуравновешенной девушкой, как Аннабель. В действительности, вероятно, от этого очень плохо им обоим.
-- Господи боже мой, мне что ж -- нужно кого-то из них выбрать?
-- Существует такое психотическое расстройство, коллективное или, вернее, взаимно стимулируемое, известное как «folie а deux» (22). Ваши брат с женой представляются мне идеальными кандидатами для него. Перестаньте, пожалуйста, плакать, вы меня смущаете.
-- Я же сказал вам, я ничего не могу с этим поделать. Послушайте, неужели я должен буду один с ней разбираться?
Она загадочно пожала плечами.
-- А чем вас мой брат не устраивает? -- язвительно спросил Ли.
Психиатресса закинула голову и захохотала -- она смеялась так долго, что и Ли невольно захихикал: он очень хорошо знал, что она имеет в виду.
-- Послушайте, -- произнес он сквозь смех. -- Мне сейчас очень паршиво, и скажу вам, почему, если сами не можете допереть. У меня есть брат -- он попытался меня убить, -- и есть жена, которая пыталась убить себя. И я искал, понимаете? Искал какую-то причинную связь. И обнаружил себя.
-- Простите?
-- Ведь плюс -- это я, не так ли?
-- Плюс?
-- Один плюс один равняется двум, но сперва мы должны определить природу «плюса». У них есть мир, который они создали так, чтобы понимать его, и в центре этого мира -- я; без меня этого мира почему-то не получается, он не может существовать дальше. Но я о нем ничего не знаю, я не знаю, что должен делать в нем -- разве только оставаться ласковым и неопределимым, вроде Духа Святого, да еще не забывать вовремя платить за квартиру, за чертов газ и так далее.
-- Это замкнутый мир -- вы трое. Неужели в него нельзя впустить никого другого?
-- Но я же попробовал. И видите, что получилось?
-- Ну что ж, -- сказала она. -- Меня не интересует ваш брат, он не мой пациент. Господи, да что ж вы так плачете?
-- Я -- мальчик-спартанец, но у меня под туникой нет лисы, там только мое сердце, и оно жрет само себя.
-- Вы слишком себе потакаете!
-- Дело не столько в этом. Беда в том, что я утратил способность к отстраненности. Потерял в ту памятную ночь. А раньше я ею так гордился, все подшучивал над кошмарами Аннабель, ну, и прочим.
С такими словами Ли злобно осклабился -- раньше эту кривую ухмылку он всегда приберегал лишь для собственного развлечения, а теперь увидел, как психиатресса оскорбилась и сразу же перестала быть ему другом. Какая бы скрытая похоть или тайное сочувствие ни питали эту пародию, что удерживалась так долго под видом сеанса терапии -- теперь они исчезли. Психиатресса стала подчеркнуто сухой и любезной. Она явно готова была отправить его восвояси, сурово отчитав, пусть и не открытым текстом.
-- Подумайте об этом вот с какой стороны. У вас есть больная девушка, и за помощью обратиться она может только к вам. Теперь вытрите слезы и посмотрите в окно.
Он увидел зеленый парк с озером, окруженным плакучими ивами; их голые ветви купались в стоячей воде. Опускались сумерки, однако медленные фигуры, хорошенько укутанные от холода, нескончаемо бродили по этой унылой территории, и Ли показалось, что раньше он никогда не видел вместе так много людей, каждый из которых выглядел бы до такой степени одиноким. Аннабель сидела на скамье у озера, не сводя глаз с его поверхности -- черной, точно отлитой из какого-то непроницаемого вещества, и совсем не жидкой. Вокруг нее происходила немая толчея, все были погружены во множество размышлений. Поскольку у Аннабель на пальце был перстень с черепом, сама она видеть могла, но оставалась невидимой. Ни единым дрожанием нерва на лице не выдала она, что наблюдает, как он подходит к ней, -- но вдруг стащила перстень с пальца и отшвырнула прочь. Вода сомкнулась над ним, лишь расползлись беззвучные круги. Никогда не чувствовала Аннабель всей своей силы до этого мгновения, когда решила стать видимой навсегда, и сразу же была вознаграждена: Ли притягивало к ней, желал он этого или нет, будто к магниту.