Thursday, August 12th, 2004

Time	Event
9:14a	чтение на завтрак Во время нейрохирургических операций такая стимуляция мгновенно приводила к появлению у пациентов, при полном сохранении сознания, необычайно ярких "чувственных галлюцинаций": они слышали музыку, видели людей, проживали целые эпизоды с полным ощущением их абсолютной подлинности, несмотря на то, что находились в тот момент в прозаической обстановке операционной. Все это пациенты в деталях описывали присутствующим, подтверждая сделанное за шестьдесят лет до этого Хьюлингсом Джексоном утверждение об "удвоении сознания": У пациента одновременно имеет место 1) квази-паразитическое состояние сознания (сновидное состояние), и 2) сохранившиеся фрагменты нормального сознания -- что приводит к удвоению сознания,.. ментальной диплопии. Пенфилд доказал, что такие эпилептические галлюцинации основаны не на фантазиях -- это всегда абсолютно точные и четкие воспоминания, сопровождающиеся теми же чувствами, которые человек испытывал в ходе вспоминаемых реальных эпизодов. Их исключительная детальность, превосходящая все доступное обычной памяти, привела его к выводу, что мозг сохраняет точную запись всех переживаний. Поток сознания человека, считал он, регистрируется в полном объеме и может затем воспроизводиться как в обычных жизненных обстоятельствах, так и в результате эпилептической или электрической стимуляции. являются случайным воспроизведением всего, что составляло поток сознания пациента в определенный промежуток времени... Человек мог слушать музыку, заглядывать в танцевальный зал, воображать налет грабителей из комикса, пробуждаться от яркого сна, балагурить с друзьями, прислушиваться к дыханию спящего младенца, глазеть на светящиеся рекламы, мучиться в родильной палате, пугаться при встрече с хулиганом, наблюдать за входящими с мороза людьми... Это мог быть момент, когда пациент стоял на углу улиц Джейкоб и Вашингтон в городке Саус Бенд, штат Индиана... смотрел на повозки бродячего цирка очень давно, в детстве... видел, как мать торопит расходящихся гостей... слышал, как отец с матерью поют рождественские гимны. Будь у меня побольше места, я бы охотно процитировал здесь целиком этот замечательный отрывок из Пенфилда (Penfield and Perot, стр. 687 и далее). Его описания, как и случаи моих ирландских пациенток, вызывают удивительное ощущение "личной физиологии", физиологии человеческого "Я". в газете "Нью-Йорк Таймс" появилась статья под заголовком "Секрет Шостаковича", где китайский невролог Дейжу Ванг утверждал, что "секретом" композитора был подвижный осколок снаряда, оставшийся у него в мозгу, в височном роге левого бокового желудочка. Шостакович отвергал все предложения его удалить: С того момента, как в его мозг попал осколок, Шостакович, по его собственным словам, наклоняя голову, каждый раз слышал музыку. Сознание его наполнялось мелодиями, все время разными, которые он использовал в своих сочинениях. Рентгеновские снимки, согласно данным доктора Ванга, показали, что когда Шостакович менял положение головы, осколок перемещался внутри черепа и надавливал на "музыкальную" височную долю, порождая бесконечный поток мелодий, служивших пищей музыкальному гению композитора (Comment on this)
2:55p	послеобеденное чтение Она пишет также о глубокой радости и чувстве реальности, которые охватывают вспоминающего детство человека, и приводит множество замечательных цитат из автобиографической литературы, в особенности из Достоевского и Пруста. Все мы, замечает она, "изгнанники из собственного прошлого", и отсюда наше стремление вернуться туда, вновь обрести утраченное время. Парадоксально, что для девяностолетней миссис О'С. на закате долгой одинокой жизни такое возвращение -- удивительное, волшебное возвращение в забытое детство -- оказалось возможным лишь в результате микрокатастрофы в мозгу. Эпилептическим припадкам Достоевского тоже предшествовали "психические судороги" и "усложненные внутренние состояния"; однажды он сказал об этом так: Вы все, здоровые люди, <...> и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. <...> Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него! Фрейд, напротив, говорит, что "невроз есть реминисценция". Ясно, что одно и то же понятие употребляется здесь в двух различных смыслах. Цель психоанализа -- заменить ложные или вымышленные реминисценции истинной памятью, анамнезом прошлого (именно такая память -- неважно, обладает она глубоким или тривиальным смыслом -- оживает в ходе психических судорог). Известно, что Фрейд восхищался Хьюлингсом Джексоном, однако нет никаких сведений о том, что сам Джексон, доживший до 1911 года, когда-либо слышал о Фрейде. Случай миссис О'С. замечателен наличием в нем глубокой связи как с научными результатами Джексона, так и с идеями Фрейда. У нее возникли отчетливо джексоновские реминисценции, однако в качестве психоаналитического "анамнеза" прошлого они успокоили и исцелили ее. Таким образом, между рассказами пациентов и теориями физиологов возникает разрыв, настоящая пропасть. Существует ли хоть какая-то возможность заполнить ее? И если такой возможности нет (что отнюдь не исключено), имеются ли вне рамок вычислительной теории идеи, которые помогут нам лучше понять глубоко личностную, экзистенциальную природу реминисценций, сознания и самой жизни? Короче говоря, нельзя ли над шеррингтоновой, механистической наукой об организме надстроить еще одну, личностную, прустовскую физиологию? Сам Шеррингтон косвенно намекает на такую возможность. В книге "Человек и его природа" (1940) он описывает сознание как "волшебного ткача", сплетающего изменчивые, но всегда осмысленные узоры -- сплетающего, если задуматься, ткань самого смысла (Comment on this)
4:54p	чтение перед ужином Стивен Д., 22 лет, студент-медик, наркоман (кокаин, PCP, амфетамины). Однажды ночью -- яркий сон: он -- собака в бесконечно богатом, "говорящем" мире запахов. ("Счастливый дух воды... отважный запах камня"). Проснувшись, обнаруживает себя именно в этом мире ("Словно все вокруг раньше было черно-белым -- и вдруг стало цветным"). У него и в самом деле обострилось цветное зрение ("Десятки оттенков коричневого там, где раньше был один. Мои книги в кожаных переплетах -- каждая стала своего особого цвета, не спутаешь, а ведь были все одинаковые"). Усилилось также образное восприятие и зрительная память ("Никогда не умел рисовать, ничего не мог представить в уме. Теперь -- словно волшебный фонарь в голове. Воображаемый объект проецирую на бумагу как на экран и просто обрисовываю контуры. Вдруг научился делать точные анатомические рисунки"). Но главное -- запахи, которые изменили весь мир ("Мне снилось, что я собака, -- обонятельный сон, -- и я проснулся в пахучем, душистом мире. Все другие чувства, пусть обостренные, ничто перед чутьем"). Он дрожал, почти высунув язык; в нем проснулось странное чувство возвращения в полузабытый, давно оставленный мир. -- Я забежал в парфюмерную лавку, -- продолжал он свой рассказ. -- Никогда раньше запахов не различал, а тут мгновенно узнавал все. Каждый из них уникален, в каждом -- свой характер, своя история, целая вселенная. Оказалось, что он чуял всех своих знакомых: -- В клинике я обнюхивал все по-собачьи, и стоило потянуть носом воздух, как я не глядя узнавал два десятка пациентов, находившихся в помещении. У каждого -- своя обонятельная физиономия, свое составленное из запахов лицо, гораздо более живое, волнующее, дурманящее, чем обычные видимые лица. Ему удавалось, как собаке, учуять даже эмоции -- страх, удовлетворение, сексуальное возбуждение... Всякая улица, всякий магазин обладали своим ароматом -- по запахам он мог вслепую безошибочно ориентироваться в Нью-Йорке. Его постоянно тянуло все трогать и обнюхивать ("Только наощупь и на нюх вещи по-настоящему реальны"), но на людях приходилось сдерживаться. Эротические запахи кружили ему голову, но не более, чем все остальные -- например, ароматы еды. Обонятельное наслаждение было так же остро, как и отвращение, однако не в удовольствиях было дело. Он открывал новую эстетику, новую систему ценностей, новый смысл. -- Это был мир бесконечной конкретности, мир непосредственно данного, -- продолжал он. -- Я с головой погружался в океан реальности. Он всегда ценил в себе интеллект и был склонен к умозрительным рассуждениям -- теперь же любая мысль и категория казались ему слишком вычурными и надуманными по сравнению с неотразимой непосредственностью ощущений. (2 Comments | Comment on this)

<< Previous Day

2004/08/12 [Calendar]

Next Day >>