чтение после чтения в тойрэ
Каждый раз, когда некий субъект "влюбляется", он в чем-то оживляет архаические времена, когда мужчины (чтобы обеспечить экзогамию) должны были похищать женщин, во всяком влюбившемся с первого взгляда есть нечто от сабинянки (или любой другой из прославленных Похищенных)

ДЖЕДИДИ по-арабски, например fitna отсылает и к материальной (или идеологической) войне, и к попыткам сексуального обольщения


И однако, любопытный обмен ролями: в древнем мифе по-хищающий активен, он хочет схватить свою добычу, он — субъект умыкания (объектом которого служит всегда, как известно, пассивная Женщина); в мифе современном (мифе о страстной любви) все наоборот: вос-хищающий ничего не желает, ничего не делает, он неподвижен как образ, а истинным субъектом умыкания является вос-хи-щаемый объект; объект пленения становится субъектом любви, а субъект завоевания переходит в разряд любимого объекта. (От архаической модели остается тем не менее один явный для всех след: влюбленный — тот, кто был восхищен, — всегда имплицитно феминизирован). Этот удивительный переворот происходит, быть может, вот отчего: для нас (со времен христианства?) "субъект" — это тот, кто страдает: где рана, там и субъект. "Die Wunde! Die Wunde!" — говорит Парсифаль, тем самым становясь "самим собой", и чем шире зияет рана — в самом центре тела (в "сердце"), — тем полнее становится субъект субъектом: ибо субъект — это сокровенная глубина ("Ра-на [...] обладает ужасающе сокровенной глубиной"). Такова и любовная рана: коренное (у самых "корней" человека) зияние, которое никак не затянется и из которого субъект истекает, образуясь как таковой в самом этом истечении.