Наряду с этим новым мифом (хотя и не совсем как часть его), в массах распространяется мысль о том, что все люди ведут себя как сволочи, как только над ними перестают довлеть внешние ограничения (дескать, вот что на самом деле делает с людьми свобода). Но затем эта мысль сопровождается выводом не о том, что ситуацию надо менять, а о том, что эта ситуация нормальна и ее надо использовать, как есть.

Из этого делается целая серия выводов. Во-первых, некая повсеместно принятая практика (чиновники берут взятки и т. п.) выдается за нормальное положение дел. Если ТЕПЕРЬ это делают все, то это новая норма, а не повод пробовать что-то менять. Более того, отдельные люди с этим справиться и искоренить это не могут, пусть они и не согласны с таким положением вещей.

Во-вторых, делается вывод, что раз люди в целом скоты, то управлять ими можно только при помощи кнута. Как минимум потому, что это проще и эффективнее. В сочетании с первым выводом это лишает структуры власти обратной связи и, как следствие, ответственности их перед народом (напомним — в коммунистической системе какая-никакая обратная связь была и «публично зажираться» было нельзя).

Кроме того, новая мифология оправдывает почти любую жестокость властей: по отношению к врагам — потому что они нелюди; по отношению к подданным — потому что они сволочи и без пинка ими управлять нельзя. При этом, если в более ранних мифах решение о применении неких насильственных действий позиционируется как очень нелегкий выбор власти, здесь на ней не лежит никакой ответственности.

Оправдание жестокости проходит и в другом контексте. Человек, проявивший жестокость в рамках «борьбы за справедливость» (например, убивший оскорбившего его в сети человека или спаливший дом наркоторговца со всей его семьей), перестает считаться преступником. Если ранее подобные обстоятельства воспринимались как смягчающие, но преступление от этого не переставало быть преступлением, в рамках формирующейся парадигмы такой человек становится героем вне зависимости от того, насколько проявленная им жестокость была адекватна ситуации.

Более того, с точки зрения данной концепции благими деяниями можно заслужить право на подлость (нарушение закона, прямую ложь, использование служебного положения в личных целях), даже если эта подлость не относится к плохим средствам, используемым для достижения хорошей цели. Выдающемуся человеку простительно иметь маленькие слабости, а совсем выдающемуся - большие. Так по сути дела закрепляется социальное неравенство, напоминающее автору привилегии типа «тарханства», когда отличившийся получал освобождение от наказания за первые девять совершенных им преступлений.

Изменился и идеал человека. Это – «американская мечта» в представлении советских пропагандистов, когда человек «делает сам себя» не за счет самовозвышения, а за счет утопления других. При этом критериями успешности являются материальное благополучие и уровень власти, позволяющий получать привилегии и обходить законы. Конечно, это не означает, что идеализируется беспринципный эгоист, который никому не желает добра. Нет, новый герой желает добра – в первую очередь, себе. И если причинение себе добра предполагает необходимость утопить другого (коли иначе не получается), он без колебаний это сделает. В лучшем случае, потом спишет этот поступок на то, что «время было такое».

При этом и отчасти из-за этого богатый человек воспринимается как «плохой». за 15 дет существования демократической России не было создано ни одного широко известного литературного произведения, в котором присутствовал бы тот типаж, который Эмиль Золя называл «патологически честным торговцем», - капиталиста, который самоотверженно работает на благо страны, собирая свое состояние не за счет случайной удачи, нечистоплотных махинаций или движения «по трупам», а именно честным путем, пускай и в конкурентной борьбе. За счет таланта, предприимчивости, умения организовать производство и т. п.

Наоборот, в литературе, особенно – в рассчитанной на массового читателя, богатый человек позиционируется или как антагонист, наделенный всеми пороками благодаря развратившей его власти; либо богатство является и оправданием шикарного образа жизни, и внимание заостряется не столько на том, как это богатство было заработано, сколько на том, как его проживают; наконец, благородный олигарх противопоставляется ужасной власти, но и тут процесс обретения его богатства показывается пунктиром, а не выдвигается на первый план[5]. В результате штамп массового сознания выглядит так: чем богаче человек, тем больше преступлений он совершил на своем пути вверх. В лучшем случае, речь идет о «благородных братках» типа героев «Бригады». Однако преступник остается преступником, и когда с ним что-то случается, первая реакция – «Поделом». Так культивируется своего рода отчуждение между массами и богачами, процветание которых никак не связано с процветанием страны.



На все это накладывается советская мифологема «Долга перед Родиной», хотя в данном случае непонятно ни то, что такое Родина, ни то, чем же обусловлен долг (в рамках советской модели было хотя бы понятно, что государство накормило и выучило человека, и он ему обязан). При этом пропагандист, говорящий от имени Родины, присваивает себе это право, не ссылаясь на писаные или неписаные традиции, и не оставляет подобного права «должнику».

И, наконец, запредельно низкое качество пропаганды, которое иногда кажется автору еще более низким, чем советское. При этом любая критика воспринимается только как проявление очернения и непатриотизма, а несогласные с линией партии воспринимаются как проблема, которую надо уничтожить, а не как ресурс для возможного использования.