Третьего дни обнаружила страшную пропажу.
- Катя, где твоя женская мудрость? – спросила мама, и пододвинула ко мне чашку с горячим косием. – Я прямо изумляюсь в кого ты такая бычара.
- Даже и не знаю, - вздохнула я. – Нет у меня никакой мудрости.
- Наверное пи-ти-яла! – ужаснулся маленький Ф.
- Разве только вместе с твоей совестью, - вздохнула я еще раз. – Ты помнится что-то там про диван говорил…
- Отодвинем? – возликовал Ф?
- Там гора говна, - предупредила мама.
- Говно – это очень плохое слово, - обрадовался Ф.
- Я хотела сказать «грязи» - пояснила мне мама.
- А сказала «говна», - поправил ее Ф. – Отодвинем пирям!!!
- От вас проще удавиться, - вздохнула я в третий и последний раз, и отправилась двигать диван.
Через одну минуту выяснилось, что моя мама практически пророк. За диваном не было ни моей мудрости, не Фасолькиной совести, а была только одна маленькая кошачья какашка, вот-вот готовая превратиться в каменный уголь. По старой детской обычке трогать чего ни попадя Ф тут же схватил ее двумя пальцами, и сунул бабушке под нос.
- Совесть! – рявкнул он.
- Пожалуй, все-таки мудрость, - осклабилась бабушка.
- Уйдите уже куда-нибудь, - взвыла я и указала им на дверь.
Пока они собирались на прогулку, я вышвырнула сплав из совести и мудрости в унитаз, пропылесосила пол и даже протерла его тряпкой для дезинфекции. Но невзирая на все эти действия, думы шли за мной неотступно, и почему-то все время складывались в бабушкинское брюзжащее «и откудова чиво взять?».

...
А брать мне действительно «неоткудова». Ибо уже от первого правила женской мудрости гласящего «попустись», внутренности мои сжимаются и становятся печальными, как полуфабрикат глубокой заморозки. Да чего там говорить – я за всю свою жизнь один только раз попустилась, в первом классе. Да и то, кажется, голова у меня болела… Так, когда первоклассник Костя Н. на мою просьбу поделиться конфетой ответил мне, что «нивжисть сладкого не даст», я вовсе не стала драться за добычу.
- Чтобы ты Костя провалился, - сказала ему я. - И чтобы в животе твоем завелись конфетные черви. И чтобы они прогрызли все твои внутренности и вылезли наружу через нос. И чтобы тебя долго таскали по больницам, для того чтобы вылечить червей, а потом разрезали и забыли зашить. Не надово нам твоих конфет!
Так сказала я Косте, после чего всхлипнула и поплелась восвояси. Позже, конечно, бабушку вызвали в школу, и стали выяснять, откуда ребенок знает такие страшные проклятья, но ничего не выяснили, кроме того, что если «за так» бабушек по учреждениям таскать – печень ссохнется, волосы выпадут и зубы сгниют до черного. Но это уже другая история.
А больше я не отступала, ни-ни. Едва раздается гимн войны, как во мне просыпается Атилла, и пощады не жди. Никакой светскости в духе «ах сударь, вы насрали в мой палисадник, приглашайте врача и секундантов», никаких тебе психологий «дорогой, ты не хочешь об этом поговорить?» и уж тем более никакого уважения к трупу врага. Убью, попрыгаю на косточках, попинаю от души, после чего отрежу голову, надену ее на кол, и поставлю на самое видное место.

Что там дальше? «Ласково убедить»? Да что вы говорите! Недели три-четыре назад довелось мне отведать собственной ласки. Аж вот до сих пор помню как хаванула.
Поехали мы, значитца, с Ф в магазину. Приехали, народу – толпа, шумно, душно и противно. Я Фасолия в тележку определила на детское сиденье, и осторожно вперед покатила. Едем-едем, я у какой-то полки останавливаюсь, беру в руки жестяную консерву, начинаю рассматривать каких животных они туда напихали, как вдруг раздается глас небес, от которого я не только роняю банку, но и даже как-то вся сжимаюсь.
- Да положи уже эту хлень на место! – вопиет глас, причем вопиет так громко и четко, как диктор центрального телевидения во время чрезвычайной сводки. Шум толпы единосекундно прекращается, и все с интересом начинают смотреть на нас, а кое-где раздаются сдавленные смешки.
Невзирая на то, что я прекрасно знаю и вот эту сталь в голосе, и вот эти, не терпящие возражения интонации, и уж, тем более, замечательное слово «хрень», никакого другого выхода, кроме как «нагло напиздеть» у меня не остается. Поэтому я тут же надеваю свою самую гадливую улыбку за нумером пять, значащуюся как «улыбка добрая», делаю самые удивленные глаза из всех возможных, и развожу ручками как ярмарочный паяц.
- И кто же научил тебя таким некрасивым, Тимоша? – елейно спрашиваю я, попутно обводя толпу взглядом нумер 10, означающим «и_как_вы_могли_такое_подумать_пидорасы».
- Мамочка, ну ты же вчера папе сказала «поставь на место эту хлень, что ты ее схватил как дулак», - немедленно отвечает мне Ф, и тоже смотрит на толпу. К сожалению, 10 взглядов Фасолик еще пока не нажил, и поэтому у него в запасе есть только один единственный взгляд, означающий «да-да, это именно то, что вы подумали! а чему еще может научить эта ногастая блядь?»
О да, этот смех я запомню надолго. Единственное утешение – стервец остался без макарошек по-флотски, потому что консерву мы так и не купили.

Но самое мое любимое про «не переть на рожон». Вообще, я могу сказать при каких условиях я могу на него не напирать. Правильно, не хуя мне этого самого рожона показывать! Я как друг степей калмык, чрезвычайно не люблю препятствий взору, и прочих столбушков: или «нассу под», или снесу – уж извиняйте. И ребенок у меня такой же. Давеча тут опять же, с Тимкой сцену наблюдала. Вам смешно не будет, потому что это прочувствовать надо, а вот я смеялась до слез отчего-то.
Дача. Кухня. Мама варит суп из щавеля в огромной кастрюле на крохотулечной плитке. В уголке за столом сидит Ф, размазывает кусок картошки по клеенке и вообще откровенно скучает.
- Суп готов, - говорит мама и снимает крышку с кастрюли.
- Ты вот только эту крышку трогать не смей! Она очень горячая! - обращается она к Ф.
А я где-то в стороне сижу, и как-то так получается, что невольно за ними наблюдаю, причем с таким хорошим углом обзора, т.е. в отличие от мамы, которая видит часть Ф «над столом», я прекрасно вижу его часть «под столом».
И вот, значит, говорит она про то, что крышка горячая, и на дитенка не смотрит совершенно. А меж тем зрелище открывается прелюбопытное. Еще минуту назад скучающая, и лишенная тяги к жизни моська, вдруг так как-то вся оживает, сосредотачивается, и зажигается нехорошим румянцем. Из растекшегося по столу малыша он превращается в нечто пружинистое, стремительное, вот-вот готовое выстрелить.
Из любопытства бросаю взгляд под стол, и едва не умираю от смеха. Правая Фасолькина ручонка сжата в кулачок, и из этого самого кулачка периодически выбивается указательный палец. Палец дергается туда-сюда, как будто кого-то манит. Бык-бык-бык-бык – палец высунулся, бык-бык-бык-бык – палец убрался. О да, маленький засранец решает «ткнуть пальцем в горячее или не ткнуть» - причем едва мама смотрит в сторону, как палец высовывается, а когда она вновь поворачивается к столу – убирается. И при этом выражение лица сменяется от решительного до задумчивого и наоборот. Наконец, мама делает несколько шагов в коридор, бросая ребенку последнее «Не вздумай ее трогать! Не смей! Отшлепаю!». В ту же секунду Ф взвивается над столом, тыкает этим самым пальцем в крышку и взвывает. Зареванного, его уносят жалеть и ругать.
Безусловно, я знала, что сильного ожога не будет – в противном случае я бы его, конечно, поймала. Но Боже ж мой, как это было знакомо и как это было по-нашему, по Катечкински. Нам нельзя говорить «нельзя» более одного раза. Или из вредности, или из любопытства или просто от скуки – но мы ведь сделаем.

Впрочем, о чем я говорю? Совесть с мудростью давно не за диваном, а вовсе даже выкинутые. И впереди такая тьма горячих крышек…

Откланиваемсо.
Без советов, диагнозов и прочего. Ну все как всегда, короче говоря.
Всех люблю. До встречи в Кащенке.

источник-katechkina@lj	читать полный текст со всеми комментариями
	читать 5 внешних отзывов