Золотой
Было понятно, откуда взялся золотой, но не было понятно, когда. Наверное, он проспал этот момент или просто не заметил, просто думал о чем-то другом, когда золотой сунули ему за щеку. Тот, который иногда подолгу разговаривал с ним из здешней теплой, влажной темноты, а иногда совсем не разговаривал, только касался щеки, так хорошо касался, - вот тот-то и засунул ему за щеку золотой, улучил момент. Теперь он мог в любой момент сильно выпятить губы и почувствовать, как тонкая щека обтягивает тяжелую круглую монету, мог даже дотронуться до этой странной выпуклости неловкой полупрозрачной рукой. Золотой был - не просто подарок: это была надежда, это был какой-то необъяснимый, но в то же время понятный жест, это было обещание всегдашней сытости, простоты бытия, безмятежности. Но именно с этого момента все стало ужасно, именно с этого момента никакой безмятежности не стало: в день, когда у него за щекой появился золотой, он испугался. Этот золотой означал: уже вот-вот; этот золотой заставлял его думать о будущем, о том, что будущее действительно подбирается к нему, и он приходил в ужас, в панику, бился всем телом или сучил ногами, колотил кулачками в мягкую, тугую стену, и там, снаружи, в ответ начинали беспокоиться и тоже паниковать, от этого становилось только страшнее, он в отчаянии обмякал.

Постепенно весь его нечеткий, смазанный страх перед будущим сгустился в один конкретный, шершавый комок: он задохнется. Он прямо видел, уставившись еще слепыми глазами в кромешную темноту, как его тело на руках у какой-то женщины давится собственным голосом, как оно не может закричать, как сморщенные легкие трепещут у него в груди, мир вокруг синеет и чернеет, и он умирает. Это было дико страшно. Наконец, он не выдержал этого страха и решил попробовать: он попытался вдохнуть. В горло ударила вода, он стал захлебываться, надрывно кашлять, золотой вывалился у него из-за щеки, тьма действительно вдруг предстала ему ярко-синей, в радужных разводах, и тут его стали выталкивать наружу, и он спасся: выбрался, зашелся криком, выжил. Его держали, мыли, произносили какие-то слова, он рыдал и вопиил, бил непослушными руками по воздуху, пытаясь поймать, нащупать, спасти утерянный дар, потом смирился, ему дали есть, он заснул и плакал во сне, почти каждую ночь, четыре года подряд. Он хотел свой золотой. Он хотел свой бесценный золотой, свое обещание. Он знал, что туда, где лежит его золотой, рукою не добраться, и что золотой не выпадет сам, сколько ни заставляй маму гоняться за тобой по парку, прыгать через лужи, с криком сбегать по лестнице, когда ты мчишься вниз по ступенькам, делаешь вид, что вот-вот упадешь. Но он также знал, что есть еще какой-то способ, что еще какой-то способ непременно есть, и когда ему сообщили, что в скором времени у него появится сестра, он вдруг все сообразил и выдохнул с облегчением. Буквально - сел на землю посреди клумбы и выдохнул с облегчением. Потом осторожно изъял бархатный лепесток из пышной, багряной астры, и глубоко-глубоко вдохнул: ему предстояло очень много думать, и он собирался с силами.


...

С этого момента он больше не думал ни о своих машинах, ни о детях в детском саду, о которых он иногда думал раньше, ни о чем таком: не мог себе позволить. Он приходил к матери, когда она сидела на диване у телевизора или лежала днем в смятой постели, жуя яблоко или булку, или даже прилипал к ней, как банный лист, когда она гладила белье или возилась на кухне. Он прижимался лбом к ее упругому тяжелому животу и думал внутрь него, думал изо всех сил. Он как раз стоял на коленях посреди коврика, упершись локтями в диван, а лбом - матери в живот, когда оттуда, изнутри, ему слабо, робко подумали в ответ. Он не смог даже закричать, а только бешено засучил ногами, как когда-то, повалился, опять встал, так сильно прижался лбом к животу матери, что та удивленно сказала: "С ума сошел!" и слегка шлепнула его по макушке, но он уже знал, что сестра слышит его, слышит его, все хорошо. Тогда он закрыл глаза и объяснил ей, где искать, и через секунду живот матери заходил ходуном, она даже охнула и спросила его: "Хочешь потрогать?", но он раздраженно махнул головой. Сестра нырнула еще раз, живот замер, он понял, что сестра нашла золотой. "За щеку, за щеку, за щеку", - стал повторять он, - "спрячь его за щеку, за щеку, за щеку, за щеку", - он все повторял и повторял, от страха не мог остановиться, пока ей не удалось неуклюже запихнуть золотой за мягенькую, слабенькую щечку. Тогда он сполз на пол, раскинул руки и попробовал отдышаться.

Теперь он постоянно думал ей одно и то же, повторял по три, четыре, пять раз в день, объяснял, что она должна будет сделать, и она с готовностью повторяла эти мысли за ним. Она сбивалась и путалась, она была слишком маленькой и не могла запомнить все сразу, и еще ей было дико страшно, это он понимал, - но гораздо сильнее страха было ее желание сделать так, чтобы он остался ею доволен, сделать для него то, что он просит, сделать что-нибудь полезное для него. Это было в ней настолько сильнее страха, что постепенно она поняла, запомнила, и теперь без единой ошибки повторяла за братом все, что он снова и снова думал ей, передавал мыслями. Она начала появляться на свет ночью, неожиданно и поспешно. Мать не успели перевезти в больницу, он слышал стоны и голоса, утром его не погнали в сад, просто забыли о нем, оставили лежать в постели, и он почему-то никак не мог проснуться, ему все казалось, что пока он спит, ничего не наступит. Наконец он прибрел в комнату к матери, к ее воплям и визгам, на ватных от лишнего сна ногах, и смотрел на все так, как будто его это не касалось, и некому было прогнать его, потому что все кричали, и хлопотали, и лупили маленькую, покрытую кровью и слизью девочку по спине, но она молчала, - не издала ни звука, ни на миллиметр не приоткрыла рта, так сжимала крохотные челюсти, что акушерка ничего не смогла поделать, и скоро всё закончилось. Тогда он пошел к себе в комнату, сел на кровать и немного посидел, почему-то ему трудно было дышать, жгло в груди. И ждать было нельзя, и идти сил не было, но он все-таки собрался и пошел.

Он пришел в ту комнату, где пока что положили сестру, взобрался коленями на стул и наклонился над маленьким телом, которое кто-то успел прикрыть полотенцем. Крошечные губы сестры были очень плотно сжаты и сложены трубочкой, как для поцелуя, он даже испугался, что в этот крошечный рот не поместится его палец, но палец поместился, и он осторожно, потихоньку выкатил у сестры из-за щеки тяжеленький золотой. Он сжал этот холодный золотой в кулаке, спрятал кулак глубоко в карман, а свободной рукой поправил полотенце, укрывавшее сестру. Потом он пошел во двор и лег в кустах бузины, и предался горю, потому что у него была такая сестра, такая невероятная сестра, какой ни у кого никогда не было, настоящая сестра, сестра, не предавшая его ни на секунду, у него была удивительная, прекрасная сестра, а теперь ее больше нет.

источник-snorapp@lj	читать полный текст со всеми комментариями
	читать 3 внешних отзыва