Долго мучаться прерывистым сном, под несмолкающий гул разговоров, не получилось — меня вызвали на суд.

Суд, впрочем, здесь был чисто профанацией — один мужик уныло смотрел на то, как другой зачитывал обвинения в мой адрес. Я был виноват в растлении малолетних в большей степени. Плюс также на меня повесили подозрение в диверсионной деятельности, ибо нашли меня снаружи. На этом месте я начал активно буянить и выспрашивать, где меня нашли, кто и как. Но в ответ получил предупреждение, в виде удара демократизатором по загривку. Пришлось заткнуться; ладно, позже всё разузнаю.

Не хочу вдаваться во все эти юридические дебри, они всегда навевали на меня тоску. В итоге, короче говоря, меня обвинили в подозрении измене родине и в аморальном поведении — как оказалось, существовал закон, запрещающий поцелуи, не говоря уж об остальном, на территории метрополитена, и законы сии военное положение не отменяло. Бред, конечно, но, поскольку не было ни опровергающих, ни подтверждающих фактов, меня вернули обратно в камеру. Про срок также ничего не было сказано.

...
Я вернулся обратно, в эту импровизированную кутузку.

— Пожрать спиздил? — был первый вопрос, как охранник ушёл.

Я отрицательно помотал головой.

— Врёшь ведь. Наверняка сухариков припрятал.

— Да не кормили меня. А опрашивали. Чё надо-то?

— Я те, блять, покажу щас чо надо, — сказал один мужик, достаточно щуплой наружности, и с наколками на плечах.

Дальнейшее помню плохо — он свалил меня с одного удара каким-то хитрым заходом с боку.