"По-умному"

Nikolai Astrup Natlys. Rabarbra Gaas og Haegg Golden Я не знаю, что такое коллайдер! И не боюсь. Вообще ничего не знаю:). Поделюсь наблюдением. У нас доделывали дом западенцы из-под Ивано-Франковска. В прошлом году средств хватило только на фронтоны, а в этом – обили сайдингом весь низ и крыльцо. Работали три парня. Старшему 35. Дюже набожные. С чувством некоторого превосходства – эдакого хохляцкого, высокомерного, смешного, на мой взгляд. Заявили, что они верующие католики и по праздникам работать не будут. Ну, что ж. Мы разве против? Бабуся не утерпела, спросила: «А что делать будете?» Дед подзудел: «Молиться!» «В кроватях лежать, отсыпаться». И ладно. Подходит Успенье. Западенцы спят.
До двух дня проспали, пообедали – зароились куда-то. Вернулись пьяненькие. Бабуся ухмыльнулась. В воскресенье – опять. Она говорит: «Вы мне под пьяную лавочку не стройте. Таких я и тут бы нашла». Промолчали, но к сведению приняли. Беседуем: 4 автобуса хохлов из их села уехало на заработки. Два – в Москву, два – в Питер. Наши где только не работали: в Польше, Германии, Чехии. Россию поперек изъездили. А что ж дома? «Все, - говорят, - кто мог, уехали: нечем жить». Готовили они себе сами. Привезли огромные бутыли с растопленным жиром, сало и домашнюю тушенку. Ничего не покупали – кроме хлеба. В прошлый раз у нас работали ребята постарше. У тех не так было заметно, а у этих, тридцатилетних Ондриев Тарасовичей, что ни день, проскальзывает чувство превосходства молодого запада над диким востоком – и все! Ходят – фыркают: «У нас дома строят по-западному». Все - по-западному! Грузимся мы – а машина-то «ЖЫгули»:) - хлопцы переглядываются, посмеиваются: «Та це ж…» Ну, думаю, паршивцы:). Добило последнее воскресенье. Провалялись они до трех, промаялись, спрашивают: «У вас карты е?» Божественные мои! «Нема, - говорим. – Не держим такого добра». Задолбала вас рассказиками, крепитесь. Этот называется «По-умному»…

ПО-УМНОМУ...

- Они с ними спят, что ли? – спросила брезговавшая собаками Марь Петровна у Филиппыча. На её лице отразилась муха, вылетевшая, допустим, из туалета и севшая на бутерброд.
- А! – махнул в досаде сосед. - Я и не смотрю. Вроде, на этом на своём… лежбище.
У бизнесмена «Троекурова», сорокалетнего сына Филиппыча, были магазины, тощая жененка а ля Ксюша Собчак и две породистые собаки.
Одну звали Лизой – бабушка Фисташкина запомнила.
- Придешь, понимаешь, к ним в гости – повсюду шерсть. Она их вычесывает, феном высушивает, - Филиппыч дернул по-невесткиному плечом. - Тьфу.
- Зато умные, - Коля присел на лавку.
Солнце выкатилось из облаков, и соседи разместились погреться.
- Жрут только из пакетов!
- Ты говорил, у них родословные?..
- Ну! Вся стенка в кубках. Тьфу. Грамоты, понимаешь!..
- Может, они на них зарабатывают? - задумался Коля.
Марь Петровна хмыкнула: магазины у Троекурова были и в Питере, и в Финляндии.
- Чего они внука тебе не родят? – ляпнул, как всегда, дед Фисташкина, разумея, невестка с сыном, а не собаки. Получив локтем под ребро, он обиженно посмотрел на Марь Петровну. – Или внучку?
- Не твое, говорят, дед, дело! А! Не может она, наверное! - махнул рукой Филиппыч. – Где там родить? Жопа с дудочку…
Бабушка Фисташкина пожевала губами: она подозревала, что «не может», как раз Троекуров – сколько было баб, и не одна не залетела. Так не бывает. Она вздохнула: Филиппыча жаль! На каждого мальца оглядывается.
- Так пусть возьмут! Сейчас вон по телевизору – все берут, - Коля показал лохматой рукой на времянку, где у него стоял телевизор. – Из детдома!
«Господи!» - подумала бабушка Фисташкина и перевела разговор:
- А слышите, Аркадий Филиппович, я у будки вчера стою, она лапы на ступеньки положила…
- Кто?!
- Лиза ваша. Белая, которая, - кобелек у Троекурова был желтого окраса. – Говорю: «Что, Лиза? Пришла?» А она, представляете, и давай в ответ губами шевелить! И давай шевелить!..
- По-озвольте говоряшчую собачку посмотре-еть! - пропел, как дурак, Фисташкин младший, заржал и убежал в комнаты.
- Понимаешь, какая умная, - не расслышал диверсии Филиппыч. – Делает Изольда, - тощую невестку звали Изольдой, - Артею укол, она лежит рядом – и плачет!
- Да… - покачал головой Коля. – У моей тоже собака была…
- Чапа?! Я ж помню! – обрадовался дед Фисташкина. – Вот животная! Маленькая, как… блоха.
Чапа была черным терьером. Крохотным. За пятнадцать минут до прихода электрички, привозившей Элли с работы, Чапа выскакивала из «засыпной времянки» и усаживалась на обочину. Дрожала хвостиком - ждала. Коля по пьяни говорил Чапе: «Взять!», - показывая, к примеру, на подвернувшегося прохожего. Малютка начинала рычать, отбрасывая лапками черный дорожный шлак. Прохожие хохотали. Коронным трюком Коли была команда: «Домик охранять!» Чапа бросала все – летела к «засыпной», садилась на приставленную к порогу доску - ступеньку - и лаяла.
- Какая хорошенькая была! – всплеснула руками бабушка Фисташкина.
Чапу – невиданное дело! - она пускала на крыльцо и даже угощала печеньями.
- А что с ней случилось? Я, понимаешь, не помню, - Филиппыч развернулся всем корпусом к Коле. – Ты говорил?
- Да… ну, это… по-глупому вышло-то, - Коля потупился.
- Конечно, «по-глупому»! По-умному, что ль? – напустилась на Колю бабушка Фисташкина.
Чапа погибла зимой в Петербурге, на пересечении Серебристого бульвара с проспектом Испытателей. Во дворах. У мусорных бачков. Пьяный Коля скомандовал Чапе: «Взять!» - и она бесстрашно кинулась на здоровенных уличных псов.
- Пиздюк х…ев! Я ему этого никогда не прощу! – сказала Элли.
И не простила.