«Как конструируется миф». Буренин и Надсон.
То немногое, что я знаю о Буренине, мне очень нравится. Прочитала статью, как конструируется миф, и только укрепилась во мнении: это был умный, талантливый русский публицист. Из Буренина слепили образ «убийцы Надсона». Виктор Петрович отвечал очень убедительно. Посмотрите. Кто поленится читать, я дам выдержки.

Надсон говорил своим собеседникам: «…я бы хотел от всей души, чтобы Буренин ругал меня! Вы не поверите, как меня тяготит, что он молчит обо мне, а по временам даже отзывается с некоторой похвалой о моих стихотворениях»

«Я бы дорого дал, чтобы Буренин, наконец, стал моим врагом».
На это Ясинский заметил: «Так что ж, это легко сделать. Вам стоит только в своих критических статейках сказать несколько слов по адресу Буренина».
Надсон ответил: «Я так и сделаю. Да, да, я сейчас же что-нибудь напишу! У меня уже рука чешется»15.

Повод Надсону для выступления Буренин дал своей «поэмой в прозе» «Обезьяна», которую начал печатать в газете 23 мая 1886 г. Там он доказывал, что в современной литературе стихи «унижены и опозорены жалкими пискунами и бумагомарателями, принимающими себя за поэтов на том только основании, что они подбирают рифмы вроде “ножницы” и “любовницы”, “кратер” и “характер”. Крохотные поэтики своим писком и мяуканьем совсем отбили у читателей вкус к стихам». Далее Буренин утверждал, что «стихи могут быть изложены прозой и немного потеряют от это-го, разумеется, при условии, чтобы проза была хороша. Отсутствие рифм беда небольшая, точно так же, как их присутствие — не большая выгода»16

Затем Буренин 20 июня опубликовал стихотворную пародию на Надсона, а тот 27 июня и 11 июля поместил очередные возражения и нападки.

После этого Буренин выдержал паузу. Очередной его выпад последовал в ноябре (вскоре после того, как Надсон получил Пушкинскую премию) — предметом насмешек послужили «вздорность однообразных неточностей и банальность языка стихотворцев», недавно появившихся на литературной сцене, причем в качестве поставщиков «рифмованной риторики» были рассмотрены исключительно поэты еврейского происхождения — Фруг, Минский и Надсон, а специально на примере Надсона демонстрировалось, что сейчас «маленькие стихослагатели смело воображают, что они крупные поэты, и считают долгом представиться перед взором читателей со всякими пустяками, которые выходят из-под их плодовитых перьев»21.

Еще через две недели Буренин объявил Надсона «наиболее выразительным представителем» «куриного пессимизма», когда «маленький поэтик, сидящий на насесте в маленьком курятнике, вдруг проникается фантазией, что этот курятник представляет “весь мир” и что он служит для него тюрьмою. Вообразив такую курьезную вещь, поэтик начинает “плакать и метаться, остервенясь душой как разъяренный зверь”, он начинает облетать воображаемый им мир “горячею мечтою”, он начинает жаждать — чего? Сам не ведает чего, по его же собственному признанью <…>»22.

Однако Надсон воспринял их очень болезненно.

Он написал открытое письмо в газету «Новости и Биржевая газета», в котором, излагая историю конфликта, обвинял Буренина в зависти и клевете, а русскую печать в том, что она боится Буренина. Завершая письмо, Надсон писал о Буренине: «В то время, как я не могу встать с постели, он сообщает в “Новом времени”, что я притворяюсь больным с разными корыстными целями» (далее следовала приводимая Р. Весслингом цитата о «недугующих паразитах») — и призывал: «Вступись хоть ты, читатель, если печать молчит»23. Письмо тогда опубликовано не было (я думаю, не только из-за страха газеты перед Бурениным и «Новым временем», но и из-за нежелания подвергать самого Надсона новым нападкам и издевательствам), появилось оно на страницах «Новостей» только через месяц после смерти Надсона.

Эта смерть прервала «диалог» поэта и критика, и в ее свете полемика стала восприниматься иначе.

Для Буренина эта борьба носила не столько личный, сколько принципиальный характер. Через год он так сформулировал свое кредо: «Я с тех пор, как вступил на поприще литературы, поставил себе целью, по мере моего уменья и моих сил и способностей, преследовать и изобличать всякую общественную и литературную фальшь и ложь, и в особенности фальшь и ложь, которые топорщатся и лезут на пьедестал, которые прикрываются павлиньими перьями псевдолиберализма или псевдоохранительства, псевдокосмополитизма или псевдопатриотизма; которые, будучи в сущности поверхностным легкомыслием и фиглярством, силятся изобразить из себя нечто глубокое и серьезное <…>. Сообразно с характером и целью моей деятельности я избрал для себя орудием “преследований” не спокойное критическое исследование, не художественные объективные образы поэзии и беллетристики, а журнальные заметки отрицательного и иногда памфлетного тона и содержания, сатирические и юмористические стихи, пародии и т.д. Отрицание и изобличение, смех, само собой, должны преобладать надо всем, когда избираешь для себя такую роль в журналистике. Нельзя требовать примиряющего и елейного тона от того, кто решился принять на себя эту тяжелую роль. А роль эта действительно нелегка: надо быть человеком не от мира сего, чтобы упорно, не боясь криков и порицаний, делать свое дело так, как его разумеешь, идти прямо и твердо тем путем, который себе наметил»24.

После смерти Надсона 19 января 1887 г. весьма влиятельная в литературе группа народнических и либеральных литераторов стала внушать обществу, что случившееся — повторение истории пушкинской гибели.

Наибольшую активность проявили «Новости». 29 января тут в «Литературной хронике» Скабичевский писал про «ужасную травлю» Надсона со стороны Буренина; 4 февраля была помещена анонимная статья «Памяти Надсона», в которой излагались обвинения Ватсон в адрес «Нового времени», на следующий день была опубликована речь Г.К. Градовского на похоронах Надсона. Над могилой поэта Градовский говорил: «Ты возбудил вражду и злословие среди тех, кто является потомками клеветников Пушкина, кто клеветал и клевещет на все живое в русской литературе. <…> Невольно сближение нарождается между тобою и тем, кто пятьдесят лет тому назад “пал, оклеветанный молвой”». 15 февраля там же, как говорилось выше, было опубликовано открытое письмо Надсона. Через месяц, 15 марта, появились стихи, по тону ничем не отличающиеся от самых резких выпадов Буренина:

Как! Жив еще?.. А мы молились
За упокой твоей души!..
Ты не повесился в тиши,
Иль все веревки не годились?
Снести пощечину презренья
Суровой смерти ты сумел:
Надсона нет, а ты… ты смел
Не умереть от угрызенья!..28

Аналогичные высказывания содержал биографический очерк Г. Мачтета «Семен Яковлевич Надсон» в «Русских ведомостях» (8 февраля 1887 г.). Мачтет писал о том, как «в один злополучный день бедному поэту случайно попался номер одной газеты с фельетоном, автор которого обвинял умирающего в притворстве с целью вымогательства денег, писал о поэте, “который притворяется калекой, недужным, чтоб жить за счет друзей” и т.п. Этого не выдержал несчастный больной… у него открылось сильнейшее кровоизлияние, и нервный паралич отнял всю левую половину». И дальше утверждалось, что то, что современники говорят о судьбе Надсона, — это почти то же самое, что — «только другими словами, — говорилось на другой день убийцами Пушкина и Лермонтова…».

О смерти Надсона как о повторении гибели Пушкина скоро писать перестали, а вот то, что «Буренин убил Надсона», в памяти осталось надолго

Особенно способствовала популяризации этой версии биография Надсона, написанная М.К. Ватсон и включенная в 6-е (первое посмертное) издание его стихотворений (СПб., 1887). В дальнейшем было еще 23 переиздания этого тома (29-е, последнее, вышло в 1917 г.), и каждое включало текст Ватсон. Кроме того, время от времени эти обвинения возобновлялись в печати, укажу в качестве примера памфлет Власа Дорошевича «Старый палач», где этому эпизоду (с обвинением Буренина в убийстве) уделено немало места.
В.Г. Короленко утверждал в 1915 г. в письме, что «того, что проделал Буренин над умирающим Надсоном, не было ни разу во всей русской печати. Никто, в свое время читавший эти статьи, не может ни забыть, ни простить их».

===================================

А спор был, по сути, о хорошей и плохой литературе…