Я в детстве Андерсена читал мало, потому что боялся
Все про Андерсена, ну и я тоже кое-то скажу...

Вот год Андерсена начался, и даже датская принцесса торжественное его открыла. И все задумались. В самом деле – что нам Андерсен? С Данией все понятно – национальное достояние, гордость… Говорим «датская литература» - подразумеваем «Андерсен». Заметных имен в датской литературе куда меньше, чем в шведской или даже в норвежской. Кто такой, скажем, Андерсен-Нексе помнят сегодня только специалисты, и даже вордовский словарь не знает такого имени… Есть, конечно, Кьеркегор – но так он представляет Данию в философии. В общем, есть что-то невероятное, что полмира всерьез и с размахом отмечает двухсотлетие человека, сочинявшего, как многие из нас убеждены, сказки. Что-то такое этот Андерсен сказал, что полмира ему до сих пор внимают.
(«Полмира»  я говорю на всякий случай. На какие-то языки Андерсена не переводили, каким-то народам он, возможно, чужд).

Откуда-то явилось мнение, что Андерсен сказочник, старомодный, сентиментальный, нравоучительно-назидательный. Чушь. Возможно, некоторая сентиментальность в его текстах и присутствует, но, как правило, это весьма жесткие, всегда предельно реалистичные, порой ироничные истории.
"У меня есть одна дальняя родственница, торговка рыбой и поставщица бранных слов в три уважаемые газеты", - вот настоящий Андерсен. И о себе и своих книгах он так говорит: "Оле не любил назидательных английских романов, не любил и французских, состряпанных из ветра и розовывх лепестков. Он просил у меня описаний жизни людей и чудес природы".
Сказочник Андерсен очень своеобразный. «Анне Лисбет», к примеру, или «Пропащая» - вовсе не сказки. А есть еще многочисленные краеведческие, как сказали бы сейчас, эссе, исторические и путевые очерки, иногда вполне злободневные – взять хоть историю о том, как дриада побывала на Всемирной выставке в Париже в 1867 году… "Прадедушка" - так вовсе гимн прогрессу.

А еще он писал такое - всего-то на две странички (тут с небольшими сокращениями):
«Через тысячу лет обитатели Нового Света прилетят в нашу старую Европу на крыльях пара, по воздуху! Они явятся сюда осматривать памятники и развалины, как мы теперь осматриваем остатки былого величия Южной Азии…
Воздушный корабль прибывает; он переполнен пассажирами, - он ведь мчится куда быстрее парохода. Электромагнитный провод, протянутый под морем, уже предал, как велико число пассажиров воздушного поезда. Вот показалась и Европа, берега Ирландии, но пассажиры еще спят; они велели разбудить себя только над самой Англией. Тут они спустятся на землю и очутятся в стране Шекспира, как зовут ее сыны муз, или в стране машин и политики, как называют ее другие….
Дальше путь идет по подводному туннелю; ведет он во Францию…
Перелетают море, и вот путешественники в Италии, где лежал когда-то древний вечный город Рим. Он исчез с лица земли. Кампанья превратилась в пустыню, от собора Петра осталась одна полуразрушенная стена; ее показывают всем путешественникам, но подлинность ее подлежит сомнению.
Дальше  - в Грецию, чтобы проспать ночь в роскошном отеле на вершине Олимпа; тогда дело сделано: были, дескать, и там! Поезд направляется к берегам Босфора, чтобы остановиться на несколько часов у того места где некогда лежала Византия. Бедные рыбаки закидывают свои сети у тех берегов, где, по преданию, расстилались во времена турецкого владычества гаремные сады.
Пролетают над развалинами больших городов по берегам Дуная, - городов этих наше время еще не видало. То тут, то там спускается воздушный поезд. Останавливаясь в местах, богатых воспоминаниями, которые еще породит время.
Вот внизу Германия, некогда сплошь опутанная густою сетью железных дорог и каналов, страна, где проповедовал Лютер, пел Гете, держал композиторский скипетр Моцарт… Один день посвящается обозрению Германии, один странам севера… Исландию захватывают на обратном пути.
- В Европе есть на что посмотреть! – говорят юные американцы. – И мы осмотрели все в одну неделю. Это вполне возможно, как уже доказал и великий наш путешественник – называют имя своего современника – в своем знаменитом сочинении «Вокруг Европы в восемь дней». ("Через тысячу лет")

А вот колдовская кухня по Андерсену:
«Кухня ломилась от припасов, жарили на вертелах лягушек, начиняли детскими пальчиками колбасу из ужей, готовили салаты из поганок, моченых мышиных мордочек и цикуты. Пиво привезли от болотницы, из ее пивоварни, а игристое вино из селитры доставили прямо из кладбищенских склепов…» Ну и пригласили «всех старых троллей высшего разряда, из тех, что с хвостами», а также кладбищенскую свинью, трехногую лошадь без головы и гнома-церквушника («правда, относятся к нечистой силе другого рода и вроде бы состоят при церкви, но в конце концов это только их работа…»)

Я в детстве Андерсена читал мало, потому что боялся. Про Кая и Герду было страшно – я дочитывал только до Маленькой разбойницы.  Я так думаю, правда, что пугали меня больше картинки. Но сказка про Соловья (между прочим, механический соловей в этой сказке made in Japan) была еще страшнее. Что в ней такого страшного было, сейчас и не скажешь. Должно быть, почувствовал я, что счастливый конец – обманка, что император на самом деле умер в тот момент, когда в комнате «было тихо-тихо». А все, что потом – последнее видение…
Вот, наверно, эта остановка времени, когда в комнате стало тихо – и перед этим, когда механический соловей сломался – страшила больше всего. У Андерсена много рассказов и эссе, в которых о смерти говорится просто и прямо – «Немая книга», «Веселый нрав», «Бабушка» («Мертвые знают больше нас, живых; они знают, как бы мы испугались, если б увидели их перед собой. Мертвые лучше нас и потому не являются нам. Гроб зарыт в землю и внутри его тоже одна земля».) Так в них смерть нисколько не страшна. А вот всякий раз, когда он пишет о времени, холодок пробегает по спине. Андресен чувствовал, что такое время, его материальность и связанность с пространством. Останавливается время – и вся ткань мироздания расползается, обессмысливается. Точнее, один лишь смысл остается, последний – когда сделалось безмолвие в небе.
Христианская устремленность Андерсена несомненна – достаточно прочитать сказку «Дочь болотного царя». Но обращение к Господу лишь окончательно преображает Хельгу – подлинное преображение начинается раньше, когда полудевушка-полужаба, повинуясь какому-то наитию, совершает первый подлинно человеческий поступок… И к существу, неспособному «разгадать себя», приходит спасение.
«Дочь тины! – сказал христианин. – Из тины, из земли ты взята, из земли же ты и восстанешь! Солнечный луч, что животворит твое тело, сознательно стремится слиться со своим источником; но источник его не солнце, а сам бог! Ни одна душа в мире не погибает; но медленно течет вся жизнь земная и есть лишь единый миг вечности»…
Вот Андерсен – об этом едином миге – и о том, как трудно и страшно бывает приблизиться к нему. Страшнее, чем просто умереть, потому что умереть – просто. А жить и надеяться, сознавая бренность сущего – страшно и трудно. Веселый нрав надо для этого иметь.
Тексты Андерсена многослойны, но все остальное, что мы в них можем вычитать – фольклорное наследие, символика сада и цветов, историзм, протестантская этика, сентиментальность – в общем-то, вторично. Потому что главное – «сначала прорвать пелену, стелящуюся над глубоким болотом, и освободить живой корень твоей жизни и колыбели, выполнить свое дело, прежде нежели удостоишься посвящения!»

Может, я еще что напишу…


Вот тут несколько цитат:

Теперь же государственный механизм стал часами из стекла; все устройство их на виду; видишь, как вертятся и жужжат колеса, боишься за каждый зубчик, за каждое колесико, сомневаешься, верно ли бьют часы, ну, и прежнего детского доверия уже нет! Вот слабость нашего времени!
***
и вот путешественники в Италии, где лежал когда-то древний вечный город Рим. Он исчез с лица земли. Кампанья превратилась в пустыню, от собора Петра осталась одна полуразрушенная стена; ее показывают всем путешественникам, но подлинность ее подлежит сомнению
***
Мертвые лучше нас и потому не являются нам. Гроб зарыт в землю и внутри его тоже одна земля
Ханс Кристиан Андерсен