umlaut: Статья Горелова о Сэм�

Entry tags:

Статья Горелова о Сэме Пекинпа (взято из ЖЖ tiomkin'a)

Страшен панк, идущий в бой.
Сэм Пекинпа - баллада о неизвестном классике

Сэм Пекинпа (1925-1984). Американский режиссер, сценарист, бывший офицер флота. Поставил фильмы "Выстрелы после полудня" (1962), "Майор Данди" (1964), "Дикая банда" (1969), "Пэт Гаррет и Билли Кид" (1973), "Соломенные псы" (1971), "Побег" (1972), "Принесите мне голову Альфредо Гарсии" (1974), "Элита убийц" (1975), "Штайнер - Железный крест" (1976), "Уикэнд Остермана" (1983), "Малыш Боннер" (1984). "Соломенные псы" и "Дикая банда" регулярно попадают в опросы ведущих мировых критиков "100 главных фильмов столетия".

* * *

Сэмюэл Дэвид Пекинпа был настоящим панком. В своих картинах он культивировал свальный секс, грязь, мат, патриархат и игру в фашистов. Дрался и блевал на торжественных церемониях, таскал за волосья своих шмар, сидел на кислоте и звал себя Старой Игуаной в лучших традициях какого-нибудь проклепанного новоорлеанского подвала. В его времена еще не было постмодернизма - а то бы он непременно озвучил пару своих вестернов тяжелым роком (уж по крайней мере от гнусавой балалайки своего любимого исполнителя - кантри-сингера Криса Кристофферсона - старик отказался после третьей же картины).

Открыто признаваться в любви к этому человеку способны лишь грязные ублюдки из первых видеопроходцев, обожающие эпатировать публику своей насмотренностью и уличным инглишем - и оттого сами немного припанкованные. Примат картинки над смыслом и драйва над моралью сформировал новый пантеон великих, где есть место даже уроду Кассовицу, а Пекинпа так и вовсе ходит в паханах. На съемках Пекинпа почти не делалось фотографий. Группа художников-комиксистов "Трио Гранде" восполнила этот пробел, дотошно скопировав манеру любимого автора

Потрясающе! - город Мучачу захватили пигмеи! Я очень обрадовался. Приятно, когда город Мучачу захватывают пигмеи.
Догадались ли они изнасиловать там всех больших женщин, а город поджечь?
Эдуард Лимонов.
"Дневник неудачника"

Когда Сан-Франциско еще был дырой.

Пекинпа втоптал фронтирскую романтику в фекальные лужи мексиканской границы - откуда она, собственно, и произрастала. В ту вязкую смесь куриного помета, степной пылюки, конской требухи и площадной юриспруденции, какую и являл собой Запад до того, как Америке срочно понадобилась национальная идея. Шерифы из бывших конокрадов, палящие в спину налетчикам из бывших подельников, головы в мешках, коршуны вместо священников и обобществленные Кончиты вместо набожных Эмилий и Дези составили плоть его поныне шокирующих картин. Пышный фундаменталистский миф о честном индивидуалисте с лопатой, кольтом и Библией, воздвигнутый Джоном Фордом и Генри Кингом, пошатнутый Энтони Манном и Фредом Циннеманом и восстановленный в новой красе Джоном Стерджесом и Говардом Хоуксом, на заре 60-х получил в бок тупым зазубренным мачете.

Многие зажали нос.

Вестерн 60-х и без того представлял собой диковатое зрелище. Пол Ньюмен строил по росту раскаявшихся бандитов и девок из веселого шарабана, женил их по-суворовски и таким образом основывал на берегах Пекоса гражданское общество ("Жизнь и времена судьи Роя Бина"). Шайка оборванцев с Ли Марвином во главе скакала в Мексику за беглянкой-женой разъяренного мистера-твистера ("Профессионалы"). Пожилые похмельные шерифы Джон Уэйн и Роберт Митчем отбивались от банды, попеременно ставя друг другу чесночные клизмы для ясности мозгов ("Эльдорадо"). "Белые шляпы стремительно выходят из моды", - мрачно комментировал те времена киноисторик Дуглас Брод. Еще на заре десятилетия эмблемный американский жанр обнаружил три основных расхождения с каноном.

Во-первых, действие сместилось от сирых раннепионерских костров к началу нынешнего века, когда самодвижущиеся экипажи и пулемечущие винтовки стали обычной деталью пейзажа: цементирующие американские институции были подорваны хипстер-поколением, отчего отпала всякая нужда прокламировать героическую первопроходческую аскезу. Во-вторых, начиная с "Великолепной семерки", Мексика перестала быть только прародиной смуглых изгоев в пончо - режиссерами плюющихся 60-х она мыслилась последней обителью мачизма, неиспорченной целиной для ристалищ отважных американских гринго. В-третьих, окончательно стерлась разница меж казаками и разбойниками; места рыцарям из "Шейна" или отчаянным моралистам из "Ровно в полдень" более не осталось - его заняли циничные профессионалы, с которыми раньше и сражались их романтичные предшественники.

И все равно явление чокнутого дяди Сэма было равносильно смене благородного средневековья гнилым серебряным веком - как если бы за Вальтер Скоттом сразу следовал Сологуб. Весь он был как стыдное, но неотвязное воспоминание, как Алексей Герман для военных историков, как жирное пятно Бабеля на гремучей первоконной героике. Разбойное прошлое легендарных шерифов Эрпа и Гаррета, подлинные причины канонической сшибки в "О.К. Коррале", ставшей первоосновой аж пяти пафосных фильмов о Старом Западе, процент добрых христиан, понапрасну повешенных алчущей блицвозмездия общественностью, и прежде попадали в фокус непредвзятых режиссеров. Но то, что душевная низость первопоселений шла бок о бок с низостью телесной, ибо бритье и мытье в тех краях было предельно затруднено, а на одну девчонку приходилось по статистике девять ребят, - это было новшеством гнилого Сэма Пекинпа, койота и безбожника. Запад в его руках стал мировым центром сальных щетин, потных седел, смрадных душ и стоячих кальсон. "Ты вонял так, что собаку бы стошнило", - ласково говорила герою "Баллады о Кейбле Хоге" прекрасная блондинка, пряча его доллар себе в лиф. А тот в ответ дарил избраннице ночной горшок с цветочком (предыдущий был разбит о его голову).

Время убивать

Натурализм - верный спутник революций. Послевоенное десятилетие космических открытий, планетарии с телескопами и пилотируемые корабли обескуражили крещеную Америку в той же степени, в какой восхитили безбожную Россию (возможно, именно поэтому они и пропустили нас вперед). Фраза "Гагарин летал, Бога не видал" произносилась по разные стороны Тихого океана одновременно с торжеством и опустошением. "Люди перестали верить в дьявола и не боятся загробной жизни, - говорил в те годы Фриц Ланг. - Пронять их можно только страхом физической боли, а ее несет насилие. И деньги тоже несет насилие".

Душевный кризис индивида в США срезонировал с кризисом государства. Разбитая десятилетием Вьетнама - со смерти Кеннеди до отставки Никсона - Америка в голос требовала правды, разумея под ней дно, грязь и извращение, - и бывший флотский офицер, телевизионщик и босяк от всей души поддавал стране лиха. Шпоры с лохмотьями конских боков, засиженные зелеными мухами поселковые сортиры и соль впитываемых и обесцвеченных зноем человечьих выделений - пота, крови, спермы и мочи - теснили в его картинах интригу и смысл. Укрупнение всегда обезображивало человека, выдавая рытвины на коже, испарину на бровях и волоски в ноздре, - и нечеловеколюбивый Пекинпа с удовольствием пользовался эффектом Гулливера у великанов. Полиция у него выглядела шайкой мясистых фашизоидных держиморд. Конвульсирующие трупы чаще всего находили дети. Правила подменила сноровка, политес - обжиманцы, лазурное вестерновское небо - мутный белый зной, а томительно медленное движение камеры в такт скрежету гравия под каблуками дуэлянтов - калейдоскоп рваных внутренностей, разинутых глоток и росчерков кровавых соплей в разные стороны. Титульным кадром его кино стала не бешеная финальная перестрелка из "Дикой банды", а ее же начало - где федеральный патруль осанисто рысит мимо резвящейся на обочине детворы. Панамы хаки, френчи беж, кокарды с саблями и чистый ребячий смех вводят нетренированного зрителя в парадное возбуждение. Однако это не те дети и совсем даже не те патрульные. Спешившись и оставив одного на стреме, "федералы" берут на гоп-стоп городской банк, кося вместе с охраной случайно подвернувшуюся манифестацию тетушек из общества трезвости. А вспугнутые было дети дальше играют в гестапо, скармливая муравьям живых скорпионов, чтобы через минуту радостно поджечь этот пир на весь мир.

Поглумиться над ожиданиями благонравной общественности было любимой забавой старого сквернослова и лимоновца. Вдоволь понаблюдав за стадом боязливых газелей, камера в первом же кадре "Побега" панорамировала на стену близстоящей тюрьмы для рецидивистов. "Альфредо Гарсия" начинался светлой кручиной пятнадцатилетней мексиканской русалочки у ручья; уже через минуту оказывалось, что она на сносях, а ее папаша назначил миллион зеленых за голову человека, осмелившегося обрюхатить его дочу (кстати, собственного приемного сына). Впрочем, до родственных уз, как и до любых других, Пекинпа не было никакого дела: увидев искомую голову, доча упросила героя вышибить вздорному папеньке мозги. А в "Побеге" банкир выбросил тело брата на помойку. А в "Конвое"... А в "Штайнере"...

Для того и понадобилась ему сушеная Мексика, былая владычица Техаса, что там были воля и безусловное торжество инстинкта над цивилизацией. То была блаженная пристань для человечьего отродья всех мастей, где вор сидел не в тюрьме, а на воре, цыганистые амиго прятали за пазухой ножи, а юрисдикция Соединенных Штатов была скатана трубочкой шелудивому ослику под хвост. В Мексику рвалась после налета семья Маккой из "Побега", там доставали своих оливковых подружек Пэт Гаррет и Билли Кид, туда вез голову Альфредо Гарсии фатоватый техасский тапер и вел колонну дальнобоев отчаянный драйвер Резиновый Утенок. На этой прозрачной границе состоялись восемь из тринадцати картин Пекинпа. Место, где закон - прерия, прокурор - шакал, где все десять заповедей в загоне, а семь грехов в почете, где чумазые дефективные дети швыряют камни не в народных мстителей, а в их усердных ловцов, отличающихся от бандюг только клятвой на Библии да латунной звездой, - эти края были роскошным ландшафтом для саг об освоении новых земель, изрядно отбеленном первыми голливудскими поколениями.

Усы, характеры, шляпы и патронташи остались в этом испанском филиале такими же, как и сто лет назад, - что было несказанно важно для пассионария Пекинпа, ненавидевшего научно-технический прогресс ничуть не меньше Антониони или Никиты Михалкова. Кейбл Хог заканчивал свой славный век под колесами самого первого в Техасе автомобиля. Билли Кида закладывал Пэт Гаррет за 30 сребреников железнодорожных магнатов. Субтильному математику из "Соломенных псов" ничем не помогали формулы, зато очень способствовал слоновий дедушкин капкан. Наступающий стерильный мир уравнивал мужчин и женщин, что для старого казака было глупыми панскими вытребеньками.

Он всегда ставил на Мужчину. Бессовестного самца, готового взяться за любую низость под хороший барыш, но дико не любящего, когда заказчик начинает повышать голос, швырять деньги через стол, грызть спичку и вообще показывать, что он - босс. Чокнутого пистольеро, умеющего споро замастырить придорожный нужник, сказать Богу "ты", отличить золотой песок от дерьма ящерицы и продать друга за разумную цену. Расслабленную скотину, относящуюся к женщине по-байкерски - как к вымени, плакальщице и призу в гонках (в "Элите убийц" двое друзей-киллеров разыгрывают мочалку в "кто больше отожмется"). Любителя необъятных кантри-забодаек, не тратящего попусту комплименты, а сразу расстегивающего стоящие колом штаны. "Он был человеком не хорошим и не плохим, но он был мужчиной, господь, и этим все сказано", - говорил на могиле Кейбла Хога пастырь церкви странствующего незнакомца, пьюха, забияка и сексуальный гангстер. Неонеандерталец
Мужчинство исчисляется в фалло-баллистических подвигах. Дюжина жмуров - обычный счет пекинповских картин, и редкая обходится без изнасилования вздорной мартышки, которая "сама хотела, да вдруг заартачилась". Главное - вовремя съездить ей по сопатке для пущей страсти, и все сложится с первого взгляда и к обоюдному удовольствию. Сама еще будет просить. Так обходились его жеребцы с спелыми русскими матрехами в "Штайнере - Железном кресте", со взбалмошной домохозяйкой в "Соломенных псах", с куклой-докторшей в "Побеге" и бессчетными мексиканскими шалашовками - в "Дикой банде", "Принесите мне голову Альфредо Гарсии" и "Пэте Гаррете и Билли Киде". Только второй самец имел право сбить героя с его законно заваленной фемины - тогда бой рог на рог до победного конца, пардон за непреднамеренную аллюзию.

Насилие в обоих смыслах - rape & violence, - восходящее к рыгливым викингам, вытирающим жирные пальцы о волосы пленных наложниц, стало его храмом, евангелием, притягательным, как все вредное, но вкусное. Всю меру своего презрения к "цивилизованному человеку", беспомощному троцкисту-утописту-очкарику - вместе с тайной верой в его дремучую потенцию ломать врагов в песи и хузары - излил он в "Соломенных псах". Тихий математик, муж изнасилованной нимфоманки, стряхивает пыльцу приличий, налетев на мохнатый кулак малой англосаксонской родины, и оказывается лучшим среди проспиртованного хуторского зверья. Любой человек может вернуться к своему первобытному облику - достаточно плеснуть на него кипятком или трахнуть его бабу - вот к такому выводу приводит он окружающих. Любому иногда охота уработать пяток федеральных агентов из раздрызганного "гочкиса" на треноге. Засадить несовершеннолетней принцессе по самое не балуйся. Иль башку с широких плеч могиканину отсечь. Разве нет?

А коли так - ценится тот, кому это удается легче. На войне его больше всего привлекает фашист. На фронтире - Билли Кид, убивший 21 человека по числу своих лет, "не считая индейцев и мексиканцев". Снисхождения в его глазах заслуживает поселковый олигофрен, душащий несовершеннолетних нимфеток, а полной нравственной амнистии - честный шериф, не давший отрубить трупу руку для идентификации.
Америка хавала. Страсть к самоценному насилию как черту национального характера, обусловившую успех черного фильма, бокса и специфического футбола, отметил в своей "Истории кино" еще Мартин Скорсезе, кстати, весьма высоко отзывавшийся о Пекинпа. Кое-где, конечно, раздавались голоса о глубоко реакционной философии индейского анархиста - но старик на это чихал кокаиновыми выхлопами. Когда огульные обвинения в сатанизме его допекли - взял да поставил фильм об истинном сатанисте, осквернителе могил и расчленителе трупов ("Принесите мне голову Альфредо Гарсии"). Его признали классиком и пригласили ставить на выбор "Супермена" или "Кинг-Конга" - он тотчас же откопал где-то продюсера софт-порно Вольфа Хартвига и сделал с ним "Штайнера -Железного креста", балладу о фашистском сержанте с рыцарским сердцем, один из любимых фильмов Орсона Уэллса и главную мишень советской пропаганды.

Он как будто дразнил медленно, но верно нарождающийся американский неокоммунизм, общество солнца и благоденствия с принудительным кроличьим smiling, набожностью, доносительством, некурением, асексуальностью, собесом и гигиеной. Грязному похотливому панку все это было ой как не по душе. Его "приморили, суки", вынудив снимать какую-то слякотную бодягу про малыша Боннера, выходящего в тираж героя родео "Дни Фронтира". Это было политическим завещанием деда-зловреда. Жить и работать дальше у него не было ни сил, ни охоты. В 84-м он умер от сердца, оставив киноведам копаться в творческом наследии: он это серьезно или как? Вы за изнасилования или хлопцы брешуть?
Последовательных поэтов расчлененки принято после смерти объявлять пацифистами. Они-де вершили вакханалию смертоубийства с целью вселить отвращение к этому роду занятий. Они, мол, делали прививку обществу, а в малых дозах яд даже полезен. Вестимо: классику положено быть беленьким, нести свет, иначе дети неправильно поймут, что так и надо.

Не был он беленьким и света не носил. Покойный кинокритик Сергей Добротворский в точку назвал Пекинпа режиссером, вдохновенно учившим зрителя самому плохому. Случись ему явиться на такую дурацкую затею, как карнавал, он непременно напялил бы проволочные рога и сунул пачку презервативов слепой благотворительной малышке.

И тем-то и привлекало ценителей его кино. Живым взрывом неоварварского инстинкта на фоне всеобщей обрыдлой положительности. Он был предтечей, папой Карло для деревянного человечка Тарантино. От смакования крови, титек и разлетающихся гильз было два шага до новейшего постмодернистского гиньоля. И сегодня, глядя на рокабильные эскапады нового американского идола, превознося фирменный тарантиновский вид из багажника, хохоча над отрубленными пальцами, складами дохлых негров и семьей помидоров, раздавленных в кетчуп, положим веточку чертополоха на могилу праотца современной киношколы и вспомним, преклонив главу, молитву преподобного Найджела Риза, отца церкви своего собственного откровения: "Панк не мертв! Он просто так пахнет".