Между тем, когда студентки получили опросные листы, им было весело, даже несмотря на то, что я заставил их сложить сумки у входа и рассадил в особом порядке, чтобы они не смогли списывать друг у друга. Через две минуты псевдоумные студентки побледнели, стали теребить очки и мочки ушей, начали поеживаться и кутаться в пашмины, остальные еще посмеивались, но уже не по-девичьи задорно, а слегка нервно. Потом немногие, самые отчаянные студентки сообразили что нужно делать. Они стягивали с себя свитера и оставались в одних обтягивающих майках, с голым пупком, а майки все нежно-розового цвета, надписи вроде Love, розочки, сердечки и блестки. Потом начались сиськотрясения, выходы в туалет, непременно как можно ближе к столу преподавателя. Я же сидел с надменным видом, словно Манфред в замке на вершине горы, окруженный грозовыми облаками, и зловеще улыбался, глядя на студенческие муки.
Интересно, они меня ненавидят?
...
Студент Р., как оказалось, в обтягивающей футболке тоже выглядит неплохо. Много мяса, хорошие плечи и неплохие руки. Он мало ходил на лекции, не занимался на семинарах, но, разумеется и он не мог удержаться от того, чтобы не подойти ко мне, и глядя прямо в мои зеленые глаза задать вопрос, уникальный по своей глупости; что-то вроде того почему в таком-то романе только две части. Потому что писатель больше не написал, не моргнув, ответил я.
...
Еще я сегодня как раз подумал, что я вполне счастлив от того, что в последние недели никто из Д. меня не беспокоил. Без них жизнь гораздо проще. Но только я вошел в дом в половине первого, как раздался звонок, и это был Д(2) и главным вопросом был хуй ли я не звоню уже неделю? И какого хуя до меня не дозвониться уже три дня? А я ответил, что не понимаю, зачем звонить если не о чем говорить? Разговор типа сегодняшнего повторяется из года в год, ранше каждый день, теперь, к счастью, реже: нет денег, много работы, нет времени, устаю; иногда описываются аварии, в этот раз якобы чуть не наехал КАМАЗ, помял зад [Хорошо, что машинин, а не твой, сказал я]. Я не спросил, когда мы увидимся; не интересовался его личной жизнью, не выдал, с кем ходил на Малера и заявил, что меня раздражает его мы-риторика. Все это было проинтерпретированно как мое дурное настроение и временное помрачение духа.