ПОЧТИ СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ


Борис Николаевич Ширяев (1887-1959). Рождество на Соловках
О том, как встречали Рождество Христово первые узники Соловецкой каторги в 1922г., рассказывает очевидец событий — Борис Николаевич Ширяев. Это отрывок из его книги «Неугасимая лампада» (гл.20).

В одной келии бывшего Соловецкого монастыря на нарах ютилось шесть лагерников СЛОНа разных вероисповеданий: православный Борис Ширяев, атеист "Парижанин" Миша Егоров, купец - старовер Вася Овчинников, турок коммерсант Решад-Седад, инвалид старый немецкий барон Иоганн-Ульрих Риттер фон Риккерт дер Гельбензандт, бывший протестантом, и католик вольный шляхтич Стась Свида Свидерский, герба Яцута.

Однажды, в декабрьский вечер, случилось так, что мы все шестеро собрались в келью довольно рано. Так бывало редко. Пан обычно поздно возвращался из леса, я репетировал или выступал в театре, Миша Егоров засиживался у своих многочисленных приятелей, и лишь барон в одиночестве перебирал в памяти своих предков - магистров и комтуров - перед уходом на сторожевку.

- А знаете, ведь сегодня пятнадцатое декабря, - изрек Миша. Он всегда начинал речь с сентенций.
- А завтра - шестнадцатое, - в тон ему ответил Овчинников.
- Через десять дней - Рождество, - пояснил Миша, оглядывая всех нас.
- Тебе-то, атеисту, до этого какое дело? - возразил Овчинников, не прощавший безверия другу и однокашнику.
- Как - какое? - искренно изумился Миша. - А елка?
- Елка? А Секирку знаешь? Елки, брат, у вас в Париже устраивают, а социалистическая пенитенциария им другое назначение определила, - кольнули мы Мишу его партийным прошлым.
- А мы и здесь свой Париж организуем! Собственное рю Дарю! Замечательно будет, - одушевился Миша.
- После поверки в келью никто не заглянет... Дверь забаррикадируем, окна на третьем этаже... хоть молебен служи!

Идея была заманчива. Вернуться хоть на час в безвозвратно ушедшее, пожить в том, что бережно хранится у каждого в сокровенном уголке памяти... Даже барон вышел из своего обычного оцепенения и в его тусклых оловянных глазах блеснул какой-то теплый свет.

- Елка? Tannenbaum? Да, это есть очень хорошо. В моем доме я всегда сам заряжал, нет, как это будет по-русски? Наряжал семейную елку... И было много гости.
Мы верили друг другу и знали, что «стукачей» меж нас нет. Предложение Миши было осуществимо, и мы тотчас приступили к выработке плана.
- Елочку, небольшую, конечно, срубишь ты, - говорил мне Миша, - через ворота нести нельзя - возбудит подозрение. А мы вот что сделаем: я на угловую башню залезу и бечевку спущу. Ты, возвращаясь, привяжи елку, а я вздерну. В темноте никто не заметит.
- Украшения изготовит, конечно, Решад. Он мастер великий. А свечи?
- Склеим трубочки из бумаги, вставим фитили и топленой ворванью зальем, - отозвался Овчинников. - У нас в моленных фабричных не приемлют. Сами делают, и я мальчишкой делал. Умею.
- Есть, капитан! Но еще вопрос: угощение? Без кутьи какой же сочельник...
- Ша, киндер! - властно распорядился Миша. - Это мое дело. Я торгпред! Парижские штаны реализую, лучших уркаганов мобилизую, а угощение будет! Ручаюсь!
- Но ведь еще надо один священник... Это Рождество, Heilige Nacht... Надо молиться... Я, конечно, могу читать молитвы, но по-немецки. Вам будет, как это? Непонимаемо?
- Да, попа надо, - раздумчиво согласился Миша, - мне-то, конечно, это безразлично, но у нас всегда в сочельник попа звали... Без попа как-то куцо будет. Не то!..
- Вопрос в том - какого? Мы-то, как на подбор, все разноверцы.
- Россия есть православный Империя, - барон строго обвел всех своими оловянными глазами и для убедительности даже поднял вверх высохший, как у скелета, указательный палец. - Россия имеет православный религион. Мой батюшка ходил в русски Kirche на Пасх, на Рождество и на каждый царский день. Он был российски генерал!
- Ты, пан, как полагаешь? Ты, адамант истинный?
- Пан ксендз Иероним, конечно, не сможет. Он будет занят... Пусть служит русский.
- Далековато от нас Рогожское-то, - улыбнулся Вася Овчинников, - пожалуй, не поспеем оттуда нашего привезти!
- Решено. Вопрос лишь, кого из священников, - резюмировал я. - Никодима Утешителя?
- Ясно, его! По всем статьям, - отозвался Миша. - Во-первых, он замечательный парень, а, во-вторых, голодный. Подкормим его для праздника!

«Замечательному парню», как назвал его Миша, отцу Никодиму было уже лет под восемьдесят и парнем он вряд ли был, но замечательным он был действительно, о чем рассказ впереди. Его знали все заговорщики, и кандидатура была принята единогласно.

Подготовка к запрещенной тогда и на материке и на Соловках рождественской елке прошла, как по маслу. Решад задумал изумить всех своим искусством и, оставаясь до глубокой ночи в своей мастерской, никому не показывал изготовленного.
- Всё будет, как первый сорт, - твердил он в ответ на вопросы, - живой товар! Я всё знает, что тэбэ нада... Всякий хурда-мурда! И рыбка, и ангел...
- А у вас, у басурманов, разве ангелы есть? - с сомнением спросил Вася.
- Совсэм ишак ты! - возмутился турок. - Как мошет Аллах быть без ангел? Один Бог, один ангел всех! И фамилия та же самая: Габариил, Исмаил, Азараил... Совсем одинаково!..

Миша также держал в тайне свои приготовления, лишь Вася Овчинников с бароном открыто производили свои химические опыты, стараясь отбить у ворвани неприятный запах. Химики они были плохие, и по коридору нестерпимо несло прелой тюлениной. Выручил же ловкий Решад, добыв у сапожников кусок темного воска, каким натирают дратву.

В сочельник я срубил елочку и, отстав от возвращавшихся лесорубов, привязал ее к бечеве в условленном месте, дернул, и деревцо поползло вверх по заснеженной стене.

Когда, обогнув кремль и сдав топор дежурному, я вошел в свою келью, елочку уже обряжали. Хлопотали все. Решад стоял в позе триумфатора, вынимая из мешка рыбок, домики, хлопушки, слонов... Он действительно превзошел себя и в мастерстве и в изобретательности. Непостижимо, как он смог изготовить всё это, но его триумф был полным. Каждую вещь встречали то шепотом, то кликами восторга. Трогательную детскую сказку рассказывали нам его изделия...

Теснились к елке, к мешку, толкались, спорили. Миша, стремившийся всегда к модернизму, упорно хотел одеть в бумажную юбочку пляшущего слона, уверяя, что в Париже это произвело бы шумный эффект.

- Дура ты монпарнасская, - вразумлял его степенный Овчинников, - зеленые слоны еще бывают, допиваются до них некоторые, но до слона в юбке и допиться никому не удавалось... хотя бы и в Париже!

На вершине елки сиял... нет, конечно, не советская звезда, а венец творчества Решада - сусальный вызолоченный ангел.

Украсив елку, мы привели в порядок себя, оделись во всё лучшее, что у нас было, выбрились, вымылись. Трудновато пришлось с бароном, имевшим лишь нечто, покрытое латками всех цветов, бывшее когда-то пиджаком, но Миша пришел на помощь, вытащив из своего чемодана яркий до ослепительности клетчатый пиджак.
- Облачайтесь, барон! Последний крик моды! Даже не Париж, а Лондон... Модель!
Рукава были несколько коротки, в плечах жало, но барон сиял и даже как будто перестал хромать на лишенную чашечки ногу.
- Сервируем стол, - провозгласил Миша, и теперь настал час его торжества. - Становись конвейером!
Сам он поместился около своего необъятного дивана, и из скрытого под ним ящика начали появляться и возноситься в Мишиных руках унаследованные от монахов приземистые оловянные мисы и деревянные блюда.
- Salade des pommes de terre. Etoile du Nord - торжественно, как заправский метр-д-отель, объявлял Егоров. - Saute de тюленья печенка, чорт ее знает, как она по-французски будет!
- Ну, это брат, сам лопай, - буркнул Овчинников.
- Действительно ты - адамант рогожский! Столп и только! Дубина! Я пробовал, лучше телячьей! Поверь! Ragou sovietique. Пальчики оближете! Frit de селедка avec луком! Riz russe... кутья... Вот что даже достал! С изюмом!
- Подлинно изобилие плодов земных и благорастворение воздухов!

В азарте сервировки мы не заметили, как в келью вошел отец Никодим. Он стоял уже среди нас, и морщинки его улыбки то собирались под глазами, то разбегались к седой, сегодня тщательно расчесанной бороде. Он потирал смерзшиеся руки и ласково оглядывал нас.
- Ишь ты, как прифрантились для праздника! Герои!.. А сиятельного барона и узнать невозможно: жених, прямо жених! Ну, а меня уж простите, ряска моя основательных дополнений требует, - оглядел он отрезанные полы, - однако, материал добрый... В Киеве купил, в году - дайте вспомнить... в девятьсот десятом. Знаменито тогда вырабатывали...

- Дверь! Дверь! - страшным голосом зашептал Миша. - Забыли припереть, анафемы! Чуть-чуть не влопались. Придвигай «бегемота»... Живее да потише!
Приказание было мгновенно исполнено.
- Ну, пора и начинать. Ставь свою икону, адамант. Бери требник, отче Никодимче!

На угольном иноческом шкапчике-аналое, служившем нам обычно для дележки хлебных порций, были разостланы чистые носовые платки, а на них стал темный древний образ Нерукотворного Спаса, сохраненный в десятке поколений непоколебимого в своей вере рода Овчинниковых. Но лишь только отец Никодим стал перед аналоем и привычно кашлянул... вдруг «бегемот», припиравший дверь, заскрипел и медленно пополз по полу. Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова дежурного по роте охранника, старого еврея Шапиро, бывшего хозяйственника ГПУ, неизвестно за что сосланного на Соловки.

Попались! Секирка неизбежна, а зимой там верная смерть, - пронеслось в мозгах у всех, кроме разве барона, продолжавшего стоять в позе каменной статуи.

- Ай-ай!.. Это-таки настоящее Рождество! И елка! И батюшка! И свечечки! Не хватает только детишек... Ну, и что? Будем сами себе детишками!
Мы продолжали стоять истуканами, не угадывая, что сулит этот визит. Но по мере развития монолога болтливого Шапиро возрастала и надежда на благополучный исход.
- Да. Что же тут такого? Старый Аарон Шапиро тоже будет себе внучком. Отчего нет? Но о дежурном вы все-таки позабыли. Это плохо. Он тоже человек и тоже хочет себе праздника. Я сейчас принесу свой пай, и мы будем делать себе Рождество, о котором будем знать только мы... одни мы...
Голова Шапиро исчезла, но через пару минут он протиснулся в келью целиком, бережно держа накрытую листком бумажки тарелку.
- Очень вкусная рыба, по-еврейски фиш, хотя не щука, а треска... Сам готовил! Я не ем трефного. Я тоже верующий и знаю закон. Все евреи верующие, даже и Лейба Троцкий... Но, конечно, про себя. Это можно. В Талмуде все сказано, и ученые рабби знают... Батюшка, давайте молиться Богу!

- Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь.

- Amen, - повторил деревянным голосом барон.

- Amen, - шепотом произнес пан Стась.

Отец Никодим служил вполголоса. Звучали простые слова о Рожденном в вертепе, об искавших истины мудрецах и о только жаждавших ее простых, неумудренных пастухах, приведенных к пещере дивной звездой...

Электричество в келье было потушено. Горела лишь одна свечка перед ликом Спаса, и в окнах играли радужные искры величавого сполоха, окаймлявшего торжественной многоцветной бахромой темную ризу усыпанного звездами неба. Они казались нам отблесками звезды, воссиявшей в мире Высшим Разумом, перед которым нет ни эллина, ни иудея.

Отец Никодим читал Евангелие по-славянски. Методичный барон шепотом повторял его по-немецки, заглядывая в свой молитвенник. Со стороны стоявшего сзади всех шляхтича порой слышалась латынь... На лице атеиста Миши блуждала радостная детская улыбка.

- С наступающим праздником, - поздравил нас отец Никодим. И потом совсем по-другому, по-домашнему: - Скажите на милость, даже кутью изготовили. Подлинное чудо!

Все тихо, чинно и как-то робея, словно стыдясь охватившего их чувства, сели за стол, не зная, с чего начать.
- О главном-то и забыл с вашими молитвами! - хлопнул себя по лбу Миша, метнулся к кровати, пошарил под матрацем и победно взмахнул такой знакомой всем бутылкой. - Вот она, родимая! Полных 42 градуса, печать... Из закрытого распределителя достал! На парижскую шелковую рубаху выменял...

Ликование превысило все меры. Никто из нас никогда в жизни, ни прежде, ни потом не ел такого вкусного салата, как Etoile du Nord из промерзшей картошки; рыба-фиш была подлинным кулинарным чудом, а тюленья печенка - экзотическим изыском...
Выпили по первой и повторили. Разом зарумянившийся барон фон-Риккерт, встав и держа в руке рюмку, затянул Stille Nacht, Heilige Nacht, а Решад стал уверять всех, что:
- По-турецки тоже эта песня есть, только слова другие...

Потом все вместе тихо пропели «Елочку», дополняя и импровизируя забытые слова, взялись за руки и покружились вокруг зажженной елки. Ведь в ту ночь мы были детьми, только детьми, каких Он звал в свое царство Духа, где нет ни эллина, ни иудея...

Когда свечи догорели и хозяйственный Вася собрал со стола остатки пира, отец Никодим оглядел все изделия Решада своими лучистыми глазами и даже потрогал некоторые.
- Хороша елка, слов нет, а только у нас на Полтавщине обычай лучше. У нас в этот день вертеп носят. Теперь, конечно, мало, а раньше, когда я в семинарии был, и мы, бурсаки, со звездою ходили. Особые вирши пели для этого случая. А вертепы-то какие выстраивали - чудо механики! Такое устроят бурсаки, что звезда по небу ходит, волхвы на коленки становятся, а скоты вертепные, разные там - и овцы, и ослята, и верблюды - главы свои пред Младенцем преклоняют... а мы про то поем...
- Скоты-то чего же кланяются? - удивился Миша. - Они что понимают?
- А как же, - всем лицом засветился отец Никодим, - понимать не понимают, а сочувствуют. Потому и они - твари Божии. Даже и древо безгласное и то Радость Господню приемлет. Апокрифическое предание о том свидетельствует... Как же скотам-то не поклониться Ему в вертепе?
- Поклонился же Ему сегодня ты... скот в вертепе...
- Ты иногда не так уж глуп, как кажешься, адамант, - не то раздумчиво, не то удивленно ответил Миша своему другу.

(Текст по источнику). В конце поста - «Поклонение волхвов». Художник Олег Кротков.