v_x

Мне не жаль времени, потраченного на эту книгу только по причинам совершенно нелитературным. Чем дольше я читал, тем забавнее мне казался сам автор, больше всего похожий на критика-литературоведа (ох, залез в интернет, мама золотая, и правда, и не просто, а), который решил, что тоже могет. И не просто — а сразу: Русский роман с большой буквы (хитро — ведь правописание обязывает). Аннотация не врет, хорошо писаная хорошим редактором — вам будет и клюква с бантом, и хоррор с семужкой, и облеваная могила Достоевского, и бездарная сатира на Егора Гайдара, и суки-гебисты (но не все!), и говно-интеллигенты (практически до единого), и святая Русь, полощенная в священниках и прочих юродивых (все прекрасны). Плюс еще мистики, метафизики и толика игры с читателем а ля Файлз. Автор решил написать роман, который был бы сразу всем и про Россию. Про его Россию — то ли им так увиденную, то ли им так измысленную. Беда вот только мне — непохожую ни капли на мою. Боюсь даже, что не только на мою, а вообще ни на какую. Повесть Бояшова пахла пластмассой, ржавчиной и гарью. А «Русский роман»... Поставили гвоздик белых, и красных поставили, ваз, конечно, никаких, разве только из-под воды бутыли, не вхатило все равно, так положили, навалили, на сороковины пришли — и запах такой.
Может, так кактусы пахнут? Кактусы, правда, Басинский не любит, как и Пелевина, аляповато выведенного им в романе Сорняковым. У Басинского в свое время на «Чапаева и Пустоту» была примечательная рецензия, которую, кажется, не грех, вернуть ее же автору (цитирую с некоторыми купюрами, всего-то сделав несколько символических замен):

«Какой-нибудь глупый иностранец, верно, и поныне считает, что русская проза — это берьозка, озимый овес и триста килограммов отборной духовности. Он ошибается, бедный! Современная русская проза — это разведение кактусов. Но не на мексиканских полевых просторах, а натурально: в городских квартирах, на подоконнике и в горшочках […] Когда пространство литературы сужается до размера подоконника, сеять на нем «разумное, доброе, вечное» можно, конечно, забавы и оригинальничанья для, но рассчитывать на всходы и «спасибо сердечное» по меньшей мере наивно. Другое дело — разводить кактусы. Они ведь для того и созданы: кичиться индивидуализмом формы […]
Этот образ сам собой возник при чтении романа Павла Басинского. Это один из фирменных кактусов «современной русской литературы» […] А задавать вопросы: зачем кактус, почему именно такой кактус и что нам в конце концов делать с этим кактусом? — есть величайшая нескромность, почти хамство, нарушение privacy, грубое вторжение в сапогах имперской идеологии в интимный мир частной лаборатории, где энтузиасты за небольшие деньги проводят интереснейшие опыты над — подумайте и посмейтесь — фикцией, воздухом, всего только навсего — русской литературой. Опять же: в Чечне война, а на носу англичане, и кого заботят какие-то алхимики, даже трогательные в своем стремлении каждый год давать стране по необычному и ни на что не похожему кактусу и непременно нового цвета: синего, красного, перламутрового…
— Да это и есть культура! Буковки, буковки, буковки… — не забывает повторять нам Вяч.Курицын, кактус имени которого ничем не хуже остальных, разве только повышенной колючести. Даешь много кактусов, хороших и разных! Каждому россиянину по одному произведению, непохожему на другие! Кто там ноет об усталости культуры, о ее бесполезности и бессмысленности, о ее каждодневном позорном бегстве от жизни в коралловые гроты из папье-маше? Паникеры! Саботажники! Порядочного кактуса вырастить не могут, а туда же!
И в самом деле — как это просто! Берешь «буковки, буковки, буковки», облучаешь их неизвестным лучом, продуктом распада неизвестно чего, и вырастает неизвестно что под названием, допустим, «Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина». Дураков в России теперь мало, Басинского внимательно прочитают Быков и Немзер, потому что им делать больше нечего и потому что советские филфаки и литинституты позакончили на свои головы; еще десятка три людей про Басинского «услышат» и лениво поскребут затылок («да где ж теперь журналы-то достать? не выписывать ж…»). В следующем году напечатают букеровские «лонг» и «шорт» листы. В «лонг лист» Басинский, конечно, попадет; роман-то большой, трудно не заметить. В «шорте» его не будет, потому что ни один председатель жюри, не будучи круглым идиотом, не сможет объяснить собравшимся покушать на торжественный обед литературным людям, почему в серьезный список попала вещь, состоящая из дешевых намеков (Пелевин — Сорняков: ну хоть бы Быков, что ли, рассказал, что в этом замечательного?), среднего языка и метафизического шкодничества […].
Также очень трудно будет объяснить хорошо выпивающим хорошую водку хорошим людям, зачем в премиальном списке оказалось произведение, насыщенное неумными, а главное, совершенно немотивированными гадостями про 90-е годы и русскую литературу, где ГКЧП организует всемирная, явно масонская, конспирация «Голуби Ноя», Котовский нюхает кокаин, Петька и Анка во время полового акта спорят о Шопенгауэре (сцена, которая потрясла эстетическое чувство Быкова), якобы декаденты и якобы декадентки изъясняются «культурным» языком половых и проституток:
И зачем объяснять? Не для того писано, не для того и напечатано.
А для чего?
И здесь начинается самое интересное. Сам по себе Басинский с грошовым изобретательским талантом, с натужными «придумками» вроде диссидентского театрального спектакля с бассейном, стриптизом и фаллоимитатором для «русской литературы» и прочей, извините за повторение, художественной гадости, от которой тошнит и восторги от которой оставим на совести тех, для кого опрятность и достоинство литературного слова «звук пустой», — не стоит и ломаного яйца. Стоит ровно столько, чтоб быть чтимым «всяк сущим здесь славистом» и регулярно выпарываемым несомненно обладающим литературным вкусом Немзером. Интересна не проза его, а культурная воля, которую она собой выражает. Эта воля состоит в смешении всего и вся, в какой-то детской (чтобы не сказать: идиотической) любознательности ко всему, что не напрягает душу, память и совесть, — неважно что: какая-то перестройка каких-то мерзких интеллигентов или таинственная черная магия. Ельцин переворнулся бы в гробу, когда бы до него дошла басинская «версия» перестройки. И так далее, так далее. Военные, интеллигенты, русские, демократы, американцы… каждый различающий и уважающий свое национальное, профессиональное, то есть в конце концов культурное, лицо человек не может воспринимать прозу Басинского иначе, как хамское нарушение незыблемого privacy, какого-то неписаного закона: не касайся холодными руками того, что другими руками согрето, что тебе забава, а другим мука и радость.
[…] Метафизический градус прозы Басинского совершенно нулевой: иголки есть, но не колются, запах ядовитый идет, но с ног не валит. До этих пределов кактусоводческая логика никогда не пойдет.
Струсит!
Все ж таки — растение. Все ж таки — в доме красота. Аура и прочее.
Ненавижу кактусы!» (Литературная газета. 1996. 29 мая)