Столетье, лучшее для историка

Портрет Плисецкой
     В ее имени слышится плеск аплодисментов. Она рифмуется с плакучими лиственницами, с персидской сиренью, Елисейскими полями, с Пришествием. Есть полюса географические, температурные, магнитные. Плисецкая – полюс магии.
     Она ввинчивает зал в неистовую воронку своих тридцати двух фуэте, своего темперамента, ворожит, закручивает: не отпускает.
     Есть балерины тишины, балерины-снежины– они тают. Эта же какая-то адская искра. Она гибнет – полпланеты спалит! Даже тишина ее – бешеная, орущая тишина ожидания, активно напряженная тишина между молнией и громовым ударом.
     Плисецкая– Цветаева балета.
...
      Параллель с Цветаевой не случайна.
      Как чувствует Плисецкая стихи!
      Помню ее в черном на кушетке, как бы оттолкнувшуюся от слушателей. Она сидит вполоборота, склонившись, как царскосельский изгиб с кувшином. Глаза ее выключены. Она слушает шеей. Модильянистой своей шеей, линией позвоночника, кожей слушает. Серьги дрожат, как дрожат ноздри.
      Она любит Тулуз-Лотрека.
      Летний настрой и отдых дают ей библейские сбросы Сервана и Армении, костер, шашлычный дымок.
      Припорхнула к ней как-то посланница элегантного журнала узнать о рационе«примы».
      Ах, эти эфирные эльфы, эфемерные сильфиды всех эпох!«Мой пеньюар состоит из одной капли шанели».«Обед балерины– лепесток розы»…
      Ответ Плисецкой громоподобен и гомеричен.
      Так отвечают художники и олимпийцы.
      «Сижу не жрамши!»
      Мощь под стать Маяковскому. Какая издевательская полемичность!
      Я познакомился с ней в доме Л.Ю. Брик. На стенах ухмылялся в квадратах автопортрет Маяковского.
      Женщина в сером всплескивала руками. Она говорила о руках в балете. Пересказывать не буду. Руки метались и плескались под потолком, одни руки. Ноги, торс были только вазочкой для этих обнаженно плескавшихся стеблей.
      В этот дом приходить опасно. Вечное командорское присутствие Маяковского сплющивает ординарность. Не всякий выдерживает такое сходство. Майя выдерживает. Она самая современная из наших балерин. Век имеет поэзию, живопись, физику и нащупывает современный полет балета. Она– балерина ритмов ХХ века. Ей не среди лебедей танцевать, а среди автомашин и лебедок! Я ее вижу на фоне чистых линий Генри Мура и капеллы Роншан.
      Красота очищает мир.
      Париж, Лондон, Нью-Йорк выстраивались в очередь за красотой, за билетами на Плисецкую.
      Как и обычно, мир ошеломляет художник, ошеломивший свою страну.
      Дело не только в балете. Красота спасает мир. Художник, создавая прекрасное, преображает мир, создавая очищенную красоту. Она ошеломительно понятна на Кубе и в Париже.
      Ее абрис схож с летящими египетскими контурами.
      Да и зовут ее кратко, как нашу сверстницу в колготках, и громоподобно, как богиню или языческую жрицу, — Майя.

Андрей Вознесенский