Столетье, лучшее для историка

Анатолий д’Актиль, 1928 год
    Были дни...
    Среди пернатых, призывая и волнуя, реял гордый Буревестник, черной молнии подобный, и вопил – обуреваем духом пламенного бунта:
    – Бури! Бури! Дайте бурю! Пусть сильнее грянет буря!
    Напророчил Буревестник несказанные событья...
    Буря грянула сильнее и скорей, чем ожидалось. И в зигзагах белых молний опалив до боли перья, притащился Буревестник, волоча по камням крылья: так и так, мол, Буревестник. Тот, который... Честь имею.
    И сказали буйной птице:
    – Мы заслуги ваши ценим. Но ответьте на вопросы общепринятой анкеты: что вы делали, во-первых, до семнадцатого года?
    Вздыбил перья Буревестник и ответил гордо:
    – Реял.
    – Во-вторых, в чем ваша вера? Изложите вкратце credo.
    Покосился Буревестник:
    – Я предтеча вашей бури. Верю в то, что надо реять и взывать к ее раскатам.
    – В-третьих: ваша специальность? Что умеете вы делать?
    Покривился Буревестник и сказал:
    – Умею реять.
    – Ну а чем служить могли бы в обстоятельствах момента?
    И, смутившись, Буревестник прошептал:
    – Я реять мог бы!
    – Нет, – сказали буйной птице. – Нам сейчас другое нужно. Не могли бы вы, примерно, возглавлять хозучрежденье? Или заняли, быть может, пост второго казначея при президиуме съездов потребительских коопов? Или в области культуры согласились по районам инспектировать работу изб-читален и ликбезов? Или, в крайности, на курсах изучили счетоводство и пошли служить помбухом по десятому разряду?
    – Ах! – промолвил Буревестник. – Я, по совести, не мастер на ликбезы и коопы, на торговые балансы и бухгалтерские книги... Если реять – я согласен!
    Почесались на такие буревестниковы речи – и свезли назавтра птицу без особого почета в помещение музея при «Архивах революций»: отвели большую клетку, подписали норму корму и повесили плакатик: «Буревестник. Тот, который...»
    Мало кто, в музей забредши, между многих экспонатов отмечает с уваженьем запылившуюся клетку.
    Только я, седой романтик, воспитавшийся на вольных буревестниковых криках, живо помнящий те годы, в кои над морским простором гордо реял Буревестник, черной молнии подобный, и вопил, обуреваем духом пламенного бунта: «Бури! Бури! Дайте бурю! Пусть сильнее грянет буря!»... только я, седой романтик, прихожу по воскресеньям в помещение музея, приношу обрюзгшей птице канареечное семя, заменяю в ржавой банке застоявшуюся воду и – с оглядкой на прохожих – говорю не очень громко:
    – Пребывай себе в почете, птичка Божья – Буревестник!