Паутина
May. 7th, 2009 | 12:21 am
Почему-то все привыкли называть ее именно сетью.
Некоторые представляли себе невод, который, будучи заброшен в необозримые дали, всегда возвращается с чем-то неизвестным, необычным, новеньким. Этот невод не нужно было латать, это делали добрые дяди из далекой Америки. Его не нужно было нигде хранить, дяди побеспокоились и об этом. Все, что нужно, это взять его и закинуть. Туда, вооон туда, видите? Щелк. Как дважды два. Она превратила охотников в рыбаков, флегматичных, неподвижных. И действительно, зачем тратить силы, время и деньги когда можно просто закинуть невод, а назад он уже и сам, небось, вернется. Главное – она этого хотела.
Были и такие, у кого при мысли о ней в голове возникало изображение множества пересекающихся ниточек с узелками на месте пересечения. Одним из узелков они представляли себя, на месте других видели других безликих. На вид все узелки были одинаковыми, но от скуки чего только не придумаешь. Узелки можно распутывать, пробираясь в самую их суть, а можно категорично разрубывать. Разрубил и забыл, как писал один узелок. Если структура узелка понятна, его можно назвать человеком, если же нет – это определенно машина. Но ошибиться не страшно, количество узелков бесконечно, да и она иногда дает второй шанс.
А еще некоторые помнят советскую аппаратуру, на которой вместо «POWER» писали «СЕТЬ». Быть в сети – быть включенным, на связи, иногда «готовым поболтать», иногда «злым». Эти сети были субъективными, каждый решал, насколько плотно он в сети, сколько человек должно об этом знать, да и вообще, должен ли кто-то. Она научила их лгать, скрывать улыбку за скупым текстом, а уныние прикрывать закрывающей скобкой. Эмоции больше не стали чем-то неподконтрольным, каждый определял для себя, каким его должны видеть другие. И она была не против.
А особенно молодым она виделась сетью каналов, по которым, договорившись с друзьями, можно было выплыть на основное русло и сразиться с устрашающими монстрами или друг с другом. Но даже чтобы убить друга нужно иметь второго на подстраховке и еще одного, чтобы потом убить того, который был на подстраховке. Так она, сама того не понимая, научила их доверять друг другу, но не доверять ей: устрашающие монстры на подстраховке стоять упорно отказывались. И она это терпела.
Вот только я, почему-то, не могу ее так называть. Для меня она липкая и коварная, настолько крепкая и эластичная, что выпутаться из ее цепких объятий можно лишь ценой неимоверных усилий и болезненных жертв. И возможно, я хотел бы и дальше видеть ее в своей жизни, давал бы ей второй шанс после очередной расставленной ею ловушки, был бы не против навсегда отречься от всего того, чего она меня лишила, терпел бы монотонность этого неестественного сожительства, если бы из самого ее сердца меня не прошивал пристальный взгляд паучихи.
Некоторые представляли себе невод, который, будучи заброшен в необозримые дали, всегда возвращается с чем-то неизвестным, необычным, новеньким. Этот невод не нужно было латать, это делали добрые дяди из далекой Америки. Его не нужно было нигде хранить, дяди побеспокоились и об этом. Все, что нужно, это взять его и закинуть. Туда, вооон туда, видите? Щелк. Как дважды два. Она превратила охотников в рыбаков, флегматичных, неподвижных. И действительно, зачем тратить силы, время и деньги когда можно просто закинуть невод, а назад он уже и сам, небось, вернется. Главное – она этого хотела.
Были и такие, у кого при мысли о ней в голове возникало изображение множества пересекающихся ниточек с узелками на месте пересечения. Одним из узелков они представляли себя, на месте других видели других безликих. На вид все узелки были одинаковыми, но от скуки чего только не придумаешь. Узелки можно распутывать, пробираясь в самую их суть, а можно категорично разрубывать. Разрубил и забыл, как писал один узелок. Если структура узелка понятна, его можно назвать человеком, если же нет – это определенно машина. Но ошибиться не страшно, количество узелков бесконечно, да и она иногда дает второй шанс.
А еще некоторые помнят советскую аппаратуру, на которой вместо «POWER» писали «СЕТЬ». Быть в сети – быть включенным, на связи, иногда «готовым поболтать», иногда «злым». Эти сети были субъективными, каждый решал, насколько плотно он в сети, сколько человек должно об этом знать, да и вообще, должен ли кто-то. Она научила их лгать, скрывать улыбку за скупым текстом, а уныние прикрывать закрывающей скобкой. Эмоции больше не стали чем-то неподконтрольным, каждый определял для себя, каким его должны видеть другие. И она была не против.
А особенно молодым она виделась сетью каналов, по которым, договорившись с друзьями, можно было выплыть на основное русло и сразиться с устрашающими монстрами или друг с другом. Но даже чтобы убить друга нужно иметь второго на подстраховке и еще одного, чтобы потом убить того, который был на подстраховке. Так она, сама того не понимая, научила их доверять друг другу, но не доверять ей: устрашающие монстры на подстраховке стоять упорно отказывались. И она это терпела.
Вот только я, почему-то, не могу ее так называть. Для меня она липкая и коварная, настолько крепкая и эластичная, что выпутаться из ее цепких объятий можно лишь ценой неимоверных усилий и болезненных жертв. И возможно, я хотел бы и дальше видеть ее в своей жизни, давал бы ей второй шанс после очередной расставленной ею ловушки, был бы не против навсегда отречься от всего того, чего она меня лишила, терпел бы монотонность этого неестественного сожительства, если бы из самого ее сердца меня не прошивал пристальный взгляд паучихи.