[Recent Entries][Archive][Friends][User Info]
| August 3rd, 2009 | |
|---|---|
| 04:19 am [Link] |     В ноябре 1904 года под руководством председателя Комитета министров Сергея Витте был разработан проект указа под заглавием "О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка". В указе, утвержденном государем императором 12 декабря 1904 года, среди прочего предусматривалось принятие мер, направленных на устранение излишних стеснений печати. Согласно упомянутому указу, было решено издать новые законы о печати, что, соответственно, предполагало и проведение цензурной реформы. В связи с этим возник вопрос о цензурных ограничениях малорусской печати, введенных на основании Высочайших повелений от 18 мая 1876 года и 8 октября 1881 года, запрещавших печатать сочинения на малорусском языке, за исключением исторических документов, словарей и произведений изящной словесности. Комитет министров поручил министру народного просвещения запросить по этому поводу мнение Академии наук, а также Киевского и Харьковского университетов. Так появилась утвержденная советом Харьковского университета "Записка по вопросу о цензуре книг на малорусском языке", составленная комиссией, которую возглавлял профессор Николай Сумцов. В 1996 году эта "Записка" была опубликована в украинском журнале "Вісник книжкової палати" (№3—4). В редакционном предисловии сказано, что в последние годы появляется много публикаций и выступлений по радио и телевидению с "попытками полупримитивной защиты украинского языка". "Читаешь или слушаешь такие размышления, и невольно возникает мысль о том, что эти так называемые "защитники" украинского языка имеют тривиальное представление и о валуевском указе, и о законах 1876, 1881 гг., которые запрещали украинский язык, о тех людях, которые были инициаторами этих указов, а также о тех, кто вел упорную борьбу за легализацию украинского языка". Очевидно, что конкретный вопрос, ради решения которого харьковскими профессорами была подготовлена "Записка", давно утратил свою актуальность. Цензурные ограничения малорусской печати, введенные в 1876 году (с изменениями 1881 года), были отменены вскоре после опубликования 17 октября 1905 года манифеста "Об усовершенствовании государственного порядка", даровавшего населению России гражданские свободы. В наши дни украинский журнал напечатал "Записку" потому, что в ней, по словам редакции, история украинского языка, история его запрещения изложена "научно обоснованно и просто". Относительно простоты спорить не будем, а вот с научной обоснованностью здесь не все так гладко, ибо документ носит явно не научный, а политический характер. Тем не менее знакомство с его содержанием полезно как для изучения истории языка, так и для лучшего понимания приемов, которыми пользовались в своей деятельности приверженцы политического украинофильства, а также отношения к украинофильству либеральной русской интеллигенции. Естественно, при условии, что данный документ будет рассматриваться не сам по себе, а в общем историческом контексте. Начало малорусской литературы авторы "Записки" относят к глубокой древности. Конечно, они не говорят прямо, что, например, "Слово о полку Игореве" или древние летописи были написаны по-украински, а ограничиваются на сей счет довольно туманным намеком: "В лирике "Слова о полку Игореве" и "Слова о погибели земли русской", в преданиях Древней летописи уже сквозит южнорусская духовная стихия". ...Бегло очертив дальнейшую историю малорусского языка, харьковские профессора подходят к теме цензурных ограничений малорусской печати. И здесь они признают, что до 1863 года цензурные условия как для русской, так и для малорусской печати были одинаковыми: "До 60-х годов русская и малорусская литературы находились в одинаково тяжелых цензурных условиях. В освободительные 60-е годы русское слово получило большое облегчение, и тем более странно, что на слово малорусское в 1863 году было наложено особое запрещение, и, в сущности, единое слово русского народа поставлено было в два различных, почти противоположных положения. В то время как малорусская литература в лице Шевченко была признана всем славянством и всей образованной Европой, министерство внутренних дел в лице Валуева в 1863 году выставило категорическое положение, что "малорусской литературы не было, нет и быть не может". Кроме того, они признают, что отношение к украинофильству как в общественных, так и в правительственных кругах до 1863 года было вполне благосклонным: "Секретное предписание 1863 года, запрещавшее переводы и просветительную литературу для народа, по иронии судьбы вышло в то время, когда в славянофильской "Русской беседе" хвалили малорусские проповеди Гречулевича, в столь же славянофильском "Дне" с одобрением отнеслись к переводу Евангелия на малороссийский язык, когда даже Катков принимал деньги, по объявлению Костомарова, на фонд для издания украинских книжек. Как искусственно было раздуто последующее гонение на малорусский язык, видно из того, что незадолго до злополучного закона 1863 года министерство народного просвещения ассигновало 500 руб. на издание малорусских учебников для народных школ". Однако уже в приведенных отрывках обнаруживается не объективный, а тенденциозный подход авторов "Записки" к рассматриваемому вопросу. Подавая высказывание "...не было, нет и быть не может" как мнение самого министра Петра Валуева, они совершают откровенную подтасовку. Вставляя в текст "Записки" фразы — "и тем более странно", "по иронии судьбы", "как искусственно было раздуто", — авторы хотят сделать вид, что не имеют ни малейшего понятия о причинах, вызвавших появление циркуляра 1863 года. Им как будто ничего не известно ни о польском восстании, начавшемся в январе того года, ни об использовании поляками украинофильства в своих политических целях в качестве орудия для подрыва русского единства, что вызвало полную перемену в отношении к украинофильству, в частности у того же Михаила Каткова, и послужило основанием для ужесточения цензуры малорусских изданий. Если это, может быть, неизвестно нашим современникам, обучавшимся в советских школах и вузах, то харьковские профессора в начале ХХ века не могли этого не знать. Далее они напрямую связывают развитие галицкого украинофильства, отличавшегося ярко выраженной антирусской направленностью, с фактом введения в России цензурных ограничений малорусской печати в 1863-м и 1876 годах: "Под прямым давлением закона 1876 года стала развиваться малорусская литературная эмиграция; малорусские писатели перенесли свой труд в галицкие издания. В Галиции заявили: "Не забудем ни на минуту, что на нас лежит ответственность за долю и недолю нашего народа". С этого времени начался большой рост заграничной малорусской литературы, с преобладанием протестующего настроения: "Уже сама необходимость писать в заграничных изданиях придала последующей украинской литературе протестующий характер, применяясь к которому галицкие писатели еще более усиливали общий тон обиды и раздражения". Здесь авторы "Записки" вообще все переставили с ног на голову и поменяли местами причину и следствие. Не антирусские настроения в Галиции появились в результате принятия в России ограничительных мер против украинофильского движения, а наоборот, сами эти меры стали реакцией на придание украинофильству политического антирусского характера. Развитие в Галиции политического украинофильского движения, проповедовавшего идею полной национальной отдельности малороссов от великороссов и сеявшего вражду между этими двумя ветвями русского народа, было следствием стремления польской шляхты к восстановлению исторической Польши в границах до первого раздела 1772 года. Политическому украинофильству при этом отводилась роль вспомогательного средства, призванного способствовать отторжению Малороссии от России. Затем в "Записке" говорится: "К числу в высшей степени вредных для России последствий приложения полицейского начала к малорусскому языку нужно еще отнести отделение и отчуждение этого языка от русского литературного. Малорусский язык в той форме, как он стал развиваться в России (проза Квитки, поэзия Шевченко), стоит близко к русскому; как киевская, так в особенности и харьковская обстановка была чрезвычайно благоприятна для братского единения двух языков. Изгнанная в Галицию украинская литература неизбежно усвоила себе такие элементы сравнительно далеких галицких и угорско-русских наречий и подверглась таким немецким и польским влияниям, которые внесли много новых слов, новых понятий, новых литературных оборотов и приемов, чуждых русской литературной речи". Достойно внимания и то, что здесь открыто сказано то, о чем предпочитают не упоминать современные украинские пропагандисты, — литературный украинский язык в том виде, в каком он был образован в Галиции, весьма существенно отличался от собственно украинского (малорусского) языка, от языка Квитки и Шевченко, и представлял собой искусственное создание, возникшее под сильным немецким и польским влиянием. Но объявлять это отчуждение галицкого варианта украинского литературного языка следствием цензурных ограничений, введенных в России, значило в корне искажать истинное положение вещей. Австро-польские власти Галиции вне всякой зависимости от цензурной политики российского правительства не желали допустить сходства литературного языка галицких русинов с общерусским литературным языком. Еще в 50-х годах XIX века, то есть до издания циркуляра 1863 года, наместник Галиции поляк граф Агенор Голуховский искоренял "московщину" в галицко-русском языке и выступал с инициативой переведения галицко-русской письменности на латинский алфавит. Именно выполняя указания властей, галицкие украинофилы старались всемерно отдалять создаваемый ими "украинский" литературный язык от общерусского, насыщая его польскими, немецкими или специально придуманными словами, отдаляя его тем самым и от языка настоящих украинцев (малороссов). В самом начале "Записки" содержится фраза, примечательная своей двусмысленностью: "Развиваясь и дифференцируясь естественным образом, малорусский язык в настоящее время достиг такой степени отличия от русского литературного языка, что понимание малороссом изданных на нем книг является крайне затруднительным". Буквально это значит, что затруднительным является понимание малороссом книг, изданных на малорусском языке, потому что он достиг большой степени отличия от русского литературного языка. Но, учитывая общую тональность "Записки", можно предположить, что авторы хотели сказать иное — что малоросс не понимает книг, изданных на русском языке. Как бы то ни было, а в своем первом значении, пусть и против воли авторов, данная фраза вполне соответствует действительности, за исключением разве что слова "естественным". Потому что, развиваясь далеко не естественным образом, а целенаправленно подвергаясь искусственному искажению, украинский литературный язык стал непонятен для самих же малороссов. Любой литературный язык несет в себе элемент искусственности в сравнении с языком простого народа, который, по существу, представляет собой совокупность местных говоров. Искусственность неизбежна, например, при выработке научной терминологии. Но в случае с украинским языком дело обстояло иначе, о чем князь Волконский писал так: "...Зло не в искусственности самой по себе, а в злоупотреблении этим началом по соображениям, не имеющим ничего общего с филологическими и даже явно идущим вразрез с ними. Язык, в основу которого легла мысль заимствовать слова отовсюду, только не из самого близкого ему языка, не может не стать филологическим уродством". Введение в свое время цензурных ограничений малорусской печати, за отмену которых выступали авторы "Записки", было обусловлено вполне определенными причинами. Другое дело, что к началу ХХ века такие ограничения действительно стали анахронизмом и только давали пищу для враждебной пропаганды. Да и практической надобности в них не было, потому что, во-первых, материалы, проникнутые духом политического украинофильства, можно было печатать и по-русски. К примеру, в 1905 году в Москве некий Фабрикант (это не род занятий, а фамилия) опубликовал на русском языке под названием "Краткий очерк из истории отношений русских цензурных законов к украинской литературе" — переработку статьи из галицкого украинофильского журнала "Літературно-науковий вістник", в которой говорилось о преследовании украинской литературы в России чуть ли не со времен царя Алексея Михайловича. А во-вторых, главным ограничителем для распространения украинских изданий был сам их язык, искусственный и народу мало понятный. Когда цензурные ограничения малорусской печати были отменены и на украинском языке стали печатать книжки просветительного содержания, предназначенные для народа, об отсутствии которых сожалели харьковские профессора, то выяснилось, что эти книжки менее понятны народу, чем русские. Отличие созданного в Галиции украинского языка от языка малорусского в полной мере проявилось после революции и прихода к власти украинских деятелей. Волконский отмечал: "...Стремясь сделать малорусский язык непохожим на русский, украинофилы невольно сделали его непохожим на самого себя; они создали новый (украинский) язык. Когда в 1918 году это галицийское новшество хотели навязать населению подлинной Украины (Киевской, Черниговской и Полтавской губерний), то оказалось, что ни крестьянин, ни бывший помещик его не понимают. Такой язык может быть введен только насильственно. Поднятое под лозунгом свободы украинское движение (как и все революционное движение) выродилось в жестокий гнет". Все, кто находился в Киеве в кратковременный период господства там петлюровской Директории, запомнили приказ о замене в трехдневный срок всех русских вывесок украинскими. "...С тех пор в Киеве появились "ядлодайни", "цукерни", "голярки", "блаватные", "спожившие склепы" и другие непривычные для киевских ушей названия, заимствованные из галицкого русско-польского жаргона", — писал А. Царинный (псевдоним Андрея Стороженко). Едва ли харьковские профессора, утвердившие "Записку", думали о таких последствиях и желали их. Предметом озабоченности авторов "Записки" было также отсутствие в России малорусских переводов Священного Писания. Этой теме было уделено внимание и в упомянутом выше "Кратком очерке…": "...Приобревши прекрасный украинский перевод Евангелия, найденный между посмертными произведениями Морачевского, академия зимой 1900 года дала его на рассмотрение академика Корша и намеревалась печатать этот перевод и издать, для чего и вошла в сношения со Святейшим Синодом и петербургским митрополитом. Но последний категорически воспротивился печатанию этого перевода, несмотря на то, что академия в данном случае преследовала чисто филологические задачи. Хотя митрополит и не хотел официально объяснить причину своего запрета, но частным образом академики узнали, что в их затее митрополит усмотрел "польскую интригу". Что касается украинских переводов Евангелия, то сторонник их публикации украинофил Павел Житецкий, посвятивший данной теме специальную работу "О переводах Евангелия на малорусский язык", высказал немало критических замечаний о языке этих переводов. Житецкий проанализировал перевод, выполненный Пантелеймоном Кулишем совместно с Иваном Пулюем, а также переводы Морачевского и Лободовского. В частности, о переводе Кулиша и Пулюя он писал: "Нам не раз приходилось беседовать с уроженцами Галиции о книге Кулиша, где она не имеет никаких препон для своего распространения. Оказывается, что популярностью она там не пользуется — оттого будто бы, что написана тяжелым стилем. И в самом деле есть в этом мнении добрая доля правды". Житецкий выступал за сохранение в тексте переводов большего количества славянских слов: "...Нам казалось бы, прежде всего, что нисколько не повредили бы малорусской речи те славянские слова, которые входят в состав молитв и вообще церковных изречений, теряющих при переводе на другой язык значение формул, к которым привыкло народное ухо... Затем мы, безусловно, устранили бы из малорусского текста евангелий собственные имена в народной фонетической оболочке: Исус, Захар, Гаврило, Лизавета, что мы постоянно видим у Морачевского; Евангелие ведь не есть народная сказка, в которой, возможно, конечно, это фамильярное обращение с евангельскими лицами. Мы предпочли бы также славянские слова тем малорусским словам, которые от частого употребления в народе получили вульгарный оттенок, легко поддающийся случайным настроениям минуты. Мы сказали бы например: "іудей", "іудейський" вместо "жид", "жидівський", "священник" вместо "піп", "отець ваш небесний" вместо "батько ваш небесний"... Наконец, мы ушли бы под защиту славянского языка, чтобы избежать тех малорусских слов, которые стоят на границе между вульгарным и циническим. Настойчиво повторяются эти слова в переводе Лободовского...". Далее для примера Житецкий приводит среди прочих такие фразы: "Горе годующим цыцею в ти дни", "Блаженна утроба, носивша тебе, и цыцьки, годувавши тебе", "З отрунку (изнутри) из серця людынячого выходять курвайства", "Сын твій, прогайнувавшый маеток свій з курвами"… Леонид СОКОЛОВ Продолжение следует |