СИГАРЕТЫ
История моих сигарет, если подумать – стандартное описание взаимоотношений человека с тем, что вредно и к чему влечет: как часто отчего-то бывает в нашей жизни, именно эти две вещи совпадают.

В детстве я и братья – мы, как всегда дети, - курили, естественно. Летом, в деревне. Крали у деда Ивана махровый, матерый его табачище и, сховавшись за копыцу сена, драконствовали, пуская дым из ушей. Более пожароопасного места было на деле – чем просушенная-то копна – не сыскать во всех окрестностях, разве что забрались бы на сеновал.

Тогда мы еще понимали, что это невсерьез, и спрашивали друг друга – «ты будешь курить, когда вырастешь?»
Пацаны отвечали: «Да», и мне тоже страшно хотелось ответить: «Да», но я понимала, что, как женщина, хоть и только будущая, не могу этого сделать.

Затем дед Иван перестал покупать папиросы из-за их дороговизны и начал сажать табак. Как первопроходец в прериях. Табак он поливал и окучивал, а тот платил деду соразмерной монетой – колыхал своими круглыми листьями и цвел мелким желтым цветом, не дать не взять поджидая своей бочкотары. Курить ту дикорастущую виржинию было уже нельзя – размолотые веники смолил только дед Иван, набивая опилками размером с ноготь свою окрашивающую усы в желтый любимою самокруточку.

Как ни странно – настоящая двойная мораль – с папиным пристрастием к сигаретам мы яростно боролись, выкидывая целые пачки или пряча их по труднодоступным щелям. А папа, занятый беглой редакционной работой (тогда он был корреспондентом крупной военной газеты), высаживая вечно на бегу сигарету, ностальгически-дежавюжечно мечтал о трубке. Это была какая-то странная мечта, сливавшаяся, по-видимому, с фантомными воспоминаниями – с желанием спокойной философской жизни, быть может, тоже связанной с пишущей оглушительно стрекочущей в ночном притихшем доме машинкой, но взаимоотношениями совсем иного рода…
Подобная мечта была в ту пору у папы еще одна: хотел он шляпу с полями, всюду в магазинах, куда б ни зашел, примерял ее. Наконец, купил, и – ни разу больше не надел. Зато я ее носила, хоть она была мне великовата, и выглядела, надо полагать, галкой, нацепившей на головенку на тонкой шее гнездо.

Шляпа утратила форму и применяется ныне при помывках в бане.

С трубкой произошла та же история: мы придирчиво выбрали с мамой в большом дорогом ароматном магазине трубку из хорошего дерева благородного красноватого оттенка, купили уйму полагающихся приборов, каких-то веревочек для прочистки и каких-то металлических штучек для заминки, пакет душистого табаку – и преподнесли все это благолепие отцу на Новый год.

Не помню, чтобы он курил трубку когда-либо... Так и тынялось по углам квартиры все хозяйство, подобно безвестным костям родственников Ребекки, все издававшим свое «клок-клок», покуда его точно так же не замуровали где-то в сих пределах. Дарить подарки надо осторожно – не ровен час, убьешь чужую мечту.

Я закурила второй раз тогда же, когда начала во второй раз писать стихи – лет в шестнадцать. Бродила по коридорам факультета с сигаретой в зубах, разбойски прищурив глаз, поочередно, то правый, то левый, шокируя окружающих, мнилось, взрослостью, на деле – развратным детским видом.

Потом много раз закуривала и бросала, вне прямой зависимости от событий внешней и внутренней жизни. Особый кайф покурить – когда давно не куришь. Главное не возобновлять.


Неисполнимых мы всегда полны желаний,
В одной руке бокал с вином, другая – на Коране,
Вот так мы и живем под небом голубым,
Полубезбожники и полумусульмане.


Так писал старик О.Х., книжка которого не привела героя О’Генри к победе над сердцем прекрасной вдовы.

А на позапрошлый день рожденья, на двадцать-то пять лет, один персонаж подарил мне пепельницу. Только представить.