ВРЕМЯ · ВСПЯТЬ

Одинокая птица над полем кружит,
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул
До чужой лишь потом докатился черед.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И еще не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
И боюсь одного - умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нибудь в доме светил огонек,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке...
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берег -
Просто так, за любовь - улыбнувшихся мне.....
Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.

Мы вышли в путь. Маячил целью
базар казанский вдалеке.
В дверях – червонец на похмелье
искал сосед в моей руке.

А день был трезв до удивленья,
и лёгок в новых туфлях шаг
(пока молчу о возвращенье,
когда нагружен, как ишак).

Ночным дождём омытый, садик
цвёл в предвкушении жары.
А на Кремлёвскую, в засаде,
смотрел, любуясь, Кул-Шариф.

Мы шли вдвоём. И было любо
шагать по перекрёсткам дня.
Тюльпан готовился на клумбах
головку к солнышку поднять.

Кабан, давно забывший льдины,
блестел в многоверстовый рост.
Тянулся шеей лебединой
за нами Лебедевский мост.

Зелёной майской позолотой,
безбожный, был прощён апрель…
И робко пробовал полёты
Огромный полосатый шмель.