Апология отчаяния
Никогда не надо бояться не получить чего-то от жизни, или от людей: получишь обязательно, и так же обязательно окажется, что не то хотел. Мечты имеют свойство сбываться, но сбываться буквально, сбываться как издевка, как пощечина. Поколения алхимиков мечтали получить золото из свинца. Делов-то — лишний электрон на орбите! В двадцатом веке в каком-то советском НИИ получили — прошло незамеченным. Дороговато золото оказалось, а подешевле будет — да кому оно нужно будет, это золото? Разве кандалы из них делать, аккурат по мечте утописта Томаса Мора, и это будет ничуть не лучше алюминиевых ложек, мечты утописта Николая Чернышевского.
А в школе детям продолжают объяснять, что философского камня не бывает, и что время движется только вперед, и даже что Земля вокруг Солнца вращается и никак не наоборот. Единую-неделимую математику. Реалистическую литературу. Лобачевский и символисты — факультативно. В наркоманских общинах и то дают больше актуальных, ценных знаний, чем в школе. Если взять сухое академическое знание и выхолащивать его до полной неправды — вот получится школьное образование.
Никогда и никого нельзя ни в чем убедить, ничему научить. Человек при желании может чему-то научиться, — но если он уверен, что белое — это черное, а черное — белое, то ничего не поделать: такова его точка зрения. Многие мечтают о единомышленниках, — зря мечтают. Единомыслие невозможно как факт и вредно как идея. Возможны лишь временные (в лучшем случае — до смерти) союзы, которые и держатся не столько на общности, сколько на контрасте.
Никогда не надо бояться, что тебя не так поймут: все равно, в любом случае, не так поймут. Мы даже не представляем, до какой степени нас понимают не так. Если б узнали, — тотчас впали б в отчаяние. В отчаяние человек впадает, когда узнает что-то такое, что, вроде бы, вовсе не в силах в себя вместить. Что-то такое, что выжимает, выталкивает его из русла привычной жизни, — и кажется, что из русла жизни вообще как таковой. Вот ради этого знания и существует это великое чувство: отчаяние. Оно как бы подводит человека к порогу самой Смерти, но те, кто переступают порог живыми, понимают, что это — просто нормально, что отчаяние — естественное состояние человека, что оно — то самое, что, собственно, и делает человека: выделяет его как из животного мира, так и из нетварного мира идей, — и роднит разве лишь с забытым богом, чья рогатая голова украшала рукава тамплиеров.
Отчаяние — естественно, как естественны еще только Любовь и Война. Люди стараются забыть о нем, заглушить его голос: кто — браком, кто — развратом, кто — водкой, кто — работой. Отбери у них все это, и голос станет слышен, и станет ясно, что голос этот всегда был, и не было только времени ответить ему.
Отчаяние служит хорошим индикатором для самой Истины: как еще определить, что — настоящее, если у каждого — своя точка зрения, и какие-то претензии на что-то «общечеловеческое» просто смешны? Когда история человечества как история оружия окончена, и как история искусства — тем более закончена, и остается разве как остаточная иллюзия, как галлюцинация отдельного, скучного и мертвого в своей отдельности, обывателя? А тут услышишь голос, мол, туда не ходи, там жуть, там холод, пекло и ничего человеческого, — смело иди туда, только за предел, только за горизонт, ибо Истина — только там, и только такова...