Самая замечательная и интересная песня на диске "Если" - "Сверчки-кузнечики". Есть в ней такой потайной механизм, который заставляет ее слушать вновь и вновь, заводить ее опять как музыкальную шкатулку и, любуясь крутящейся балериной и лебедями, изнывать от желания посмотреть, что у нее внутри и как она так работает? Может, правда в этой коробочке кузнечики сидят и стрекочут?

Такое странное начало - причем тут Крым или Кавказ? И как можно владеть Крымом, только похвалив его? Или речь о кавказком обычае отдавать гостю любую понравившуюся вещь, стоит только похвалить? Тем более странно, ибо речь идет дальше не о вещи, а о человеке как-никак. Или просто надо было как-то начать, и вот такое вышло начало?

За 4 неполные минуты звучания меня знакомят с почти всей жизнью главного героя, "тогдашнего", глупого, да быстрого, и сегодняшнего, богатого, но одинокого и бесхребетного. И совершенно ничего не говорится о других героях, а главное - героине этого романа. Она как бы остается за скобками; настолько бесплотны воспоминания, сны, что если вдуматься, начинаешь сомневаться - да существовала ли эта дама сердца вообще где-нибудь, кроме воображения рассказчика? Ну хорошо, допустим что да, и отнесем ее эфемерность к намеренной слабости нажима пера. Что же до "пленителя", то о нем вообще ничего не известно. Кроме фразы "знамо чья" поживиться нечем, так что если и знамо, то только участникам драмы, но не пытливым слушателям. Бывший Лучший Друг? Известный Сердцеед? Карьерист В Мундире из песни про рыжего клоуна или Нежный Недогадливый из песни про погибель нынче, наверняка? Может быть...

Почему же так держит на крючке меня эта история? Например, потому, что в ней недосказанного больше, чем сказанного.

Если сравнивать эту песню с каким-нибудь еще произведением, то на ум приходит "Расёмон" Агутагавы Рюноске, но рассказанный от одного лишь лица, а все остальные версии только подразумеваются. По-моему, Щ. удалось расширить сценическое пространство путем направления вектора внимания вовне, как если бы на портрете объект смотрел не на зрителя, а на кого-то еще, за рамку. И это напряжение внимания передается мне, поэтому я так заинтригован, как же смотрят из-за рамки в ответ, да и смотрят ли?

Посмотрите-ка, как исподволь Щ. подводит слушателей к сопереживанию герою, который его не очень-то заслуживает. Для начала проследим вот такую метаморфозу: предположение - "там она, должно быть, как в плену" перерастает в утверждение "пленница горда", и дальше - "на окне решетка, дверь с замком" уже звучит как приговор. Ну конечно, не может же она находиться за дверью с замком добровольно? Или вот, собственно, сверчки-кузнечики, такой концерт по заявкам дают, что способны растрогать кого угодно, вон как наш герой расчувствовался, аж дымчатым стеклом глаза прикрывать приходится. А "пленнице"-- все ни по чем, черства, как сухарь. Что же вы, кузнечики-сверчки? То, что у струны звон другой и давно не отзывается "знамо-кто", мы как-то уже забываем, но вот почему Сверчки-Кузнечики халтурят?

Интересно проследить параллель между песней "Вьюга замолчит..." и "Сверчками". Обе они построены по принципу серенады (не той , что "на балконе, в кружевах...", а "Под окном стою я с гитарою. Так взгляни ж на меня..."). Но во "Вьюге" сюжет развивается классически до самой последней строчки -

Мой ли это голос? Нет, он чей-то.
Я ли это еду? Нет, другой.

Двусмысленность этой строки, будучи расписанной и расшифрованной, может быть перенесена как аппликация на песню о Сверчках. Если иметь в виду буквальное прочтение -- некто другой уже опередил лирического героя и уже окликает даму во дворце, тогда как в Сверчках соперник увел даму сердца и заточил ее в "нынешний приют". А если прочитать ее фигурально, по принципу "я сам не свой, даже голоса своего не узнаю", то Сверчки заиграют дополнительным смыслом, потому что "звон другой" перекликается с тем "чужим голосом" из Вьюги.

И наконец, по принципу самое вкусное - напоследок, Нестреляющее Ружьё Щербакова (С).

Конечно, речь идет о Кольце и Кинжале, которые своим восхитительным бездействием одновременно и тормозят, и двигают сюжет, как бы нажимая на газ и тормоз одновременно. Двигают - своим наличием и прямой функциональностью, а тормозят - потому что Ружье Не Стреляет (С) . Кто кроме Щ. смог бы так точно выразить одновременно и отчаянное желание героя что-то изменить, и абсолютную его неспособность это сделать? Вот эта пружинка, которая толкает шестеренки сюжета, и вот почему звучит музыка, и вот видны и барабан с дырочками, и разновеликие зубчики, издающие "пинь" каждый на свой лад, и все равно - я снова и снова как околдованный завожу ключиком шкатулку и не могу оторвать глаз от танцующей балерины.

Я считаю, что за одну эту песню самого Щ. надо наградить Ружьем имени Чехова, и одновременно учредить приз для будущих литературных критиков - Кинжал имени Щербакова, и награждать им самых беспомощных...

То ли дело прежде! Крым, Кавказ…

Что ни похвали – твоё тотчас.

Чином рядовой, лицом министр.

Беден, да не жаден, глуп, да быстр…

Нынче ж и умён, да звон другой.

Сколько ни склоняйся над струной,

может, и сведётся гамма к до, -

да не отзовётся знамо кто…



Где теперь увидишь нас вдвоём?

Разве что во сне, и то – в моём.

Что теперь ей Крым, Кавказ, Багдад?

Нынешний приют её богат –

долог в ширину, широк в длину…

Там она, должно быть, как в плену,

посреди гардин и хризантем

так и пропадает, знамо с кем…



Рассеку подкладку по стежку,

перстень обручальный извлеку.

Осмотрю его, вздохну над ним –

и зашью обратно швом двойным.

Вы, сверчки-кузнечики в ночи!

Всякий до утра своё кричи.

Пусть под вашу песню в три ручья

пленница заплачет, знамо чья…



И дают кузнечики концерт,

и поют сверчки на весь райцентр,

и под эту песню в три ручья

сам, однако, первый плачу я.

Плачу о безумствах давних дней,

о себе тогдашнем и о ней,

о кольце, зашитом на два шва,

и ещё о том, что жизнь прошла…



А наутро морщусь вкось и вкривь,

дымчатым стеклом глаза прикрыв.

Между тем как пленница горда –

вот уж кто не плачет никогда.

На окне решётка, дверь с замком –

а она не плачет ни о ком.

Ни к чему ей тёмные очки.

Что же вы, кузнечики-сверчки?



Прежде-то, известно, чуть хандра –

не жалей вина до дна ведра.

Нынче ж и бальзам ценой в брильянт,

еле пригубив, верну в сервант.

Древний со стены кинжал возьму,

паутину-пыль с него сниму.

Лезвие протру и рукоять –

и повешу на стену опять.