В последней трети ХХ века социологи и педагоги всего мира забили тревогу по поводу «кризиса отцовства». Безотцовщина, физическое отсутствие отца в семье, незначительность и бедность отцовских контактов с детьми по сравнению с материнскими, педагогическая некомпетентность отцов, их незаинтересованность и неспособность осуществлять воспитательные функции стали предметом массовых споров и научных дискуссий.

На самом деле на ослабление или неэффективность отцовства жаловались и ветхозаветные пророки, и древние греки классического периода, и французские просветители, и русские писатели ХIХ в., например Достоевский. Но в конце ХХ в. проблема приобрела глобальный характер. Автор книги «Безотцовская Америка» Дэвид Бланкенхорн называет безотцовщину «самой разрушительной тенденцией нашего поколения» (Blankenhorn, 1995, с. 1). Отсутствие или слабость отцовского начала статистически связаны решительно со всеми социальными и психологическими патологиями — преступностью, насилием, наркотической и алкогольной зависимостью, плохой успеваемостью, самоубийствами и психическими расстройствами. Почти 80% американцев, ответивших на анкету Гэллапа в 1996 г., признали отцовство самой серьезной проблемой современности (National Center for Fathering, 1996).

...Однако в определении причин болезни политики и ученые радикально расходятся. Если одни авторы видят корень зла в слабости современных мужчин, уклоняющихся от ответственности за воспитание детей, то другие считают причиной кризиса «не оставление детей отцами, а политику, которая стимулирует матерей инициировать расторжение брака и развод» (Baskerville, 2004).


«Настоящий мужчина» не только зачинает детей, но и содержит их. Отсюда — высокие требования к его социальной успешности, предприимчивости и т. п. По словам Мид, «каждое известное общество прочно основывается на усвоенном мужчинами поведении — кормить детей и женщин». Но «это поведение, будучи результатом научения, а не врожденным, остается весьма хрупким и может довольно легко исчезнуть при социальных условиях, которые не способствуют его сохранению» (Мид, 2004, с.179, 181).

...«Кризис отцовства» коренится не только в семье. У современных мужчин заметно ослабла как способность, так и мотивация к деторождению. Первое связано прежде всего с экологическими, а второе — с социальными и психологическими факторами. В результате эмансипации сексуальности от репродукции символическим показателем «мужской силы» давно уже стало не количество произведенных на свет детей, а сама по себе сексуальная активность. В ситуациях, когда деторождение было выгодно мужчинам или хотя бы не сопряжено с личной ответственностью (например, при изнасиловании вражеских женщин во время войн или при связях с проститутками), эти факторы не различались, но в повседневной жизни, как в браке, так и вне его, мужчина привык заботиться о том, как удовлетворить свои сексуальные потребности, не становясь отцом. Появление в конце ХХ в. женской гормональной контрацепции позволило мужчинам переложить эти заботы на плечи самих женщин. Но это дало женщинам дополнительную власть: сегодня сексуально образованная женщина может принять важнейшее репродуктивное решение без согласия и даже без ведома своего партнера, что порождает целый ряд сложных моральных и юридических вопросов, связанных с определением отцовства.

Благодаря возможности генетического определения отцовства многие мужчины (по данным разных исследователей, цифры варьируют от 1 до 30%) обнаруживают, что воспитываемые ими дети на самом деле зачаты не ими. Средняя цифра, по подсчетам Джона Мура, составляет 3,7%, так что почти каждый 25-й ребенок появляется на свет не от того мужчины, который считается его отцом. Это еще один источник мужской неуверенности. Получается, что детей не обязательно иметь, трудно содержать, легко потерять, и в придачу они могут оказаться чужими.

Характерная тенденция постиндустриального общества — увеличение числа холостяков и легитимация их социального статуса. B традиционном обществе вступление в брак было обязательным компонентом мужской идентичности. В русской деревне крестьянский парень, сколько бы ему ни было лет, до брака никем всерьез не принимался: «Холостой — что бешеный», «Холостой — полчеловека». Он — не «мужик», а «малый», находящийся в подчинении у старших. Он не имеет права голоса ни в семье («не думает семейную думу»), ни на крестьянском сходе. Полноправным «мужиком» он становится только после женитьбы. Сегодня брак, как и деторождение, — дело свободного выбора. В 1977 г. холостыми были 63,7% американцев от 20 до 24 лет, а в 1994-м — 81%; среди 25—29-летних мужчин доля холостых за эти годы почти удвоилась, с 26 до 50% (Chudacoff, 1999, c. 268). Отчасти это объясняется повышением среднего возраста вступления в брак, а отчасти — увеличением числа незарегистрированных партнерств.

В представлениях россиян о справедливом распределении семейных функций традиционалистские установки борются с эгалитарными, причем жесткие взаимные обвинения мужчин и женщин начались еще в 1970-х гг. Однако реальное разделение труда и ответственности в российской семье, даже городской, остается скорее традиционным (Римашевская и др., 1999, Малышева, 2001).

Роли добытчика и распорядителя денег отчетливо распределены между мужем и женой: он зарабатывает, она тратит. 80% опрошенных москвичей считают зарабатывание денег преимущественно заботой мужа, но больше трети их предпочитают, чтобы деньгами распоряжались жены. Рассказывая, как в их семье принимаются решения, супруги часто расходятся: мужья говорят, что большинство семейных решений принимается совместно, тогда как жены приписывают себе более важную роль. Это говорит о повышенных социальных притязаниях женщин, причем мужчины этих притязаний открыто не оспаривают, но и не принимают.

Что касается заботы о детях, то 81% опрошенных хотели бы делить ее поровну (в США так думают 90%). На вопрос «Способно ли большинство мужчин так же, как и женщины, заботиться о детях?» — положительно ответили 65.6% состоящих в браке женщин и 67,7% мужчин, отрицательно — четверть женщин и почти треть мужчин. Более молодые и образованные мужья психологически готовы взять на себя часть семейных дел, но такие сдвиги происходят очень медленно. Судя по реальным затратам времени, гендерное неравенство в постсоветской семье даже увеличилось (Малышева, 2001, с. 256).

Отвечая на вопрос фонда «Общественное мнение» (апрель 2004 г.) «Кто из членов Вашей семьи, с которыми Вы жили в детстве, был главным, принимал основные решения?», большинство россиян (в среднем 42%, а в старшей возрастной группе — 56%) отдали предпочтение отцу. Зато в ответах на вопрос «Кто проводил с Вами больше всего времени, занимался Вашим воспитанием?» пальму первенства — 57% — получила мать. Вариант «оба родителя» выбрали 22%, «другие родственники» — 14%, отца назвали лишь 7% опрошенных (Преснякова, 2004).

В свете данных московского обследования 1996 г. участие отца в воспитании, за вычетом дисциплинирования ребенка, чем занимается каждый четвертый отец, нередко остается символическим. Отцовский вклад составляет от 8,5% (помощь в приготовлении уроков) до 1,9% (уход за больным ребенком) материнского вклада. В определении того, «что детям можно делать?», решающую роль отцам отвели только 8,7% жен и 8,2% мужей (Малышева, 2001,
с. 269).

Судя по имеющимся фрагментарным данным, представления российских детей о том, какими должны быть отцы и матери, весьма стереотипны. В глазах детей отец — сильный, смелый, уверенный, решительный, выносливый, активный и ответственный человек, тогда как матери приписываются заботливость, ласковость, нежность, ответственность, мягкость и активность (Арканцева, Дубовская, 1999). Эмоционально дети всех возрастов чувствуют себя ближе к матери, чем к отцу (Каган, 1987). Отвечая на вопросы: «Насколько хорошо понимают Вас перечисленные люди?», «Делитесь ли Вы с перечисленными людьми своими сокровенными мыслями, переживаниями, планами?» и «Насколько легко Вы чувствует себя с перечисленными лицами?» — российские школьники и студенты (от 14 до 20 лет), как и их зарубежные сверстники, поставили мать значительно выше отца (Кон, 2005).

Уровень удовлетворенности подростков общением с матерью значительно выше, чем общением с отцом (31% против 9%). Матерей чаще всего упрекают в том, что они «излишне контролирующие», «не дают самостоятельности», «слишком беспокоятся», «лезут во все», тогда как отцам приписывают грубость, несправедливость, авторитарность, недостаток доброты, пьянство, но больше всего — невнимание и отсутствие дома. Если отец не живет в семье, его нередко идеализируют: «Люблю его в глубине души», «Люблю своего отца, но любовь эта заочная, т. к. не общаюсь с ним», «Люблю, но никогда его не видела» (Гурко, 2003).

Недовольство отцами нередко бывает следствием завышенных или ложных ожиданий. Хотя дети хорошо знают своих родителей и умело пользуются их слабостями, социальный стереотип порой бывает сильнее личного опыта. В 1970-х гг., отрабатывая самооценочную методику для исследования юношеской дружбы, я просил детей своих друзей предсказать, как их оценят по определенному набору качеств папа и мама, а затем сравнивал их ожидания с реальными родительскими оценками. В семье Т. мама была строга и реалистична, папа же был настолько влюблен в сына, что видел в нем одни достоинства. 15-летний Алик это отлично знал, но тем не менее ожидал от отца более критических оценок, чем от матери. Стереотип строгого и требовательного отца пересилил собственный жизненный опыт подростка. Так что подчас дети сами толкают отцов на путь авторитарности…

Что отец дает детям?

Вопреки мнению о незначительности отцовского вклада в воспитание детей, многочисленные психологические исследования, в том числе лонгитюдные, показывают, что наличие отцовской заботы положительно сказывается на психических качествах детей, особенно мальчиков. Однако это влияние сильно зависит от характера отцовских практик.

По данным крупнейшего английского исследования подростковой преступности, ее самые сильные детские предикторы (предсказательные факторы) — то, что мальчик мало свободного времени проводил с отцом, отличался проблемным поведением в школе, имел авторитарных родителей и отличался психомоторной импульсивностью (Farrington & Hawkins, 1991). Наличие в 8-летнем возрасте авторитарных родителей оказалось вторым по значимости (после гиперактивности и слабости внимания) предиктором будущей склонности ребенка к насильственным действиям. Авторитарное родительство нередко способствует превращению ребенка в школьного хулигана. Агрессивное и насильственное поведение часто передается от родителей к детям, создавая нечто вроде эстафеты насилия. Страх перед физическим наказанием вызывает у ребенка неприязнь к отцу, побуждая критически относиться к отцовскому стилю воспитания в целом.

Однако эффект отцовского воспитания не является самостоятельной величиной. Уникальное Гарвардское лонгитюдное исследование, продолжавшееся с конца 1930-х до конца 1980-х гг., объектом которого были четыре поколения мальчиков из одних и тех же семей (Snarey, 1993), показало, что:

а) индивидуальный стиль отцовства сильно зависит от собственного опыта мужчины, от того, каким был его собственный отец;

б) этот опыт передается из поколения в поколение, от отца к сыну, внуку и дальше;

в) ответственное отцовство чрезвычайно благотворно как для сыновей, так и для отцов.

В передаче отцовского опыта присутствует как механизм подражания (отец или дед как ролевые модели), так и критическая переработка отрицательного опыта (ребенок хочет быть лучше своего отца и избежать его ошибок). К сожалению, таких исследований очень мало.

Что отцовство дает мужчине?

Появление ребенка существенно меняет образ Я молодого мужчины. Серия глубинных интервью с 40 молодыми американцами выявила пять главных тем, связанных с этим событием (Palkovitz, Copes, Woolfolk, 2001):

1) остепенился, перестал быть ребенком, приобрел солидность — 45%;

2) уменьшилась эгоцентричность, стал больше давать, чем брать — 35%;

3) появилось новое чувство ответственности — 32%;

4) появилась генеративность (по Эриксону), забота о передаче чего-то потомству — 29%;

5) психологическая встряска — 29%.

Кроме тонких эмоциональных переживаний, которых молодые мужчины не в состоянии вербализовать, у них возникает множество соображений практического свойства. Для парней из Новгородской области перспектива возможного появления первенца означает помеху достижению материального благополучия (так ответили 25,4% опрошенных) и общению с друзьями (22%), но в то же время ассоциируется с целым рядом положительных переживаний: укреплением брака (47,5%), возможностью интересного полноценного досуга (28,8%), реализацией себя как личности (30,5%), уважением со стороны окружающих (28,8%) (Архангельский, 2005). От того, какое из этих ожиданий окажется более весомым, во многом будут зависеть их отцовские практики.

Если применительно к родам и уходу за младенцами мы видим в мужской психологии что-то существенно новое, то отцовские конфликты с подросшими детьми вполне традиционны.

40-летний инженер, вынужденный работать строителем, обратил внимание на то, что его слова и мнения вызывают у 15-летнего сына снисходительную улыбку и вежливое: «Да, папа, в принципе и теоретически ты прав, но наше время вносит существенные коррективы в твои рассуждения» (Подольский, Идобаева, Хейманс, 2004, с. 197—201). Причина обиды самая банальная: сыну потребовался мобильник. Отец пытался объяснить, что «не это главное в человеке». Не помогло, а подаренный мобильник бурного восторга не вызвал: «И модель телефона не особенно престижная, и цена соответственно невысокая».

Чувствуя, что у них c сыном разные жизненные ценности, отец упрекнул мальчика, что, когда он в отъезде, сын ему не пишет. На что мальчик «искренне так» ответил: «Папа, а о чем писать? Вы там зациклены на кирпичах, растворе, устаете. Живете на биологическом уровне: спать, работать, работать, спать. Какие высокие материи могут приходить в голову, чтобы их обсуждать? И вообще, в этой жизни добивается успеха не тот, кто пашет, а тот, кто удачно вписывается в систему, попадает в струю. А чтобы попасть в нее, надо учиться у удачливых людей, стремиться в их круг любой ценой. Сейчас главное в жизни — деньги. Будут деньги, будет все: и почет, и уважение, и положение в обществе… Я хочу прожить жизнь красиво, а потому буду придерживаться тех принципов, которые быстро ведут к успеху и процветанию».

На первый взгляд, конфликт сугубо современный, постсоветский. Но коллизии такого рода возникали и раньше. В доперестроечном фильме В. Меньшова «Розыгрыш» сын прямо заявил отцу, что жалеет его как неудачника, а отцу, которого блестяще играет Олег Табаков, это даже в голову не приходило.

Заболев, отец испытал новое разочарование. «Все больше непонимания во взаимоотношениях с сыном. За два месяца, что я находился в больнице, он приходил меня проведать всего два раза, да и то я почувствовал, что в этом больше заслуги жены: пришел, принес фруктов и пакет кефира и быстренько удалился». Со своей девушкой и сверстниками парню веселее, чем с отцом.

На первый взгляд, это — типичный порок коммерциализированного, равнодушного поколения. Однако, немного подумав, мужчина вспомнил, что в юности сам был таким же. Когда его собственный отец попал с инфарктом в больницу, он его ни разу не проведал, а для самооправдания придумывал обиды на недостаточную внимательность со стороны отца:

«Это я понимаю теперь, когда и в моем сердце появилась щемящая боль от обиды за неблагодарность сына. Для чего я столько лет рвал жилы, строя хоромы для «новых русских»? Для того чтобы одеть, обуть и обеспечить сыну жизнь не хуже, чем у других. А может быть, не нужно было так обращать внимание на материальную сторону жизни, а больше заниматься духовными проблемами? Это я сейчас мучаюсь вопросом, как надо было жить, а в молодые годы у меня сомнений не было, а была уверенность, что все делаю правильно».

Сыновняя тоска по несостоявшейся близости с отцом и отцовская тоска по несостоявшейся близости с сыном, составляющие лейтмотив многих современных фильмов и литературных произведений, на самом деле не новы. Мужская потребность в общении с детьми уже в глубокой древности породила особый жанр литературы — отцовские наставления типа притчей Соломоновых. Сочинения этого рода весьма многообразны. В одних случаях это просто форма политического трактата, в других — религиозно-нравственное поучение, адресатом которого был не столько реальный, сколько воображаемый наследник. Декабрист А. Н. Муравьев (1792—1863) начал писать свое наставление сыну Михаилу, когда мальчику исполнилось два года. Религиозно-нравственное сочинение предполагалось дополнить подробным описанием жизни родителей со времени их знакомства и собственной жизни мальчика, но тот через год умер...

Символическое отцовство, когда мужчина воспитывает чужих детей, существует везде и всюду, недаром слова «отец» и «учитель» близки по смыслу. Священнослужителей называют «отцами», а светским воспитанием мальчиков в прошлом занимались исключительно или преимущественно мужчины. Социальная потребность общества в мужчине-воспитателе реализуется в психологической потребности взрослого мужчины быть наставником, духовным гуру, вождем или мастером, передающим свой жизненный опыт следующим поколениям. Этой присущей зрелой маскулинности потребности, которую многие психологи, вслед за Эриком Эриксоном, называют «генеративностью», соответствует встречная потребность детей и подростков в мужчине-наставнике.

В традиционных обществах эти отношения так или иначе институционализировались. В современные формально-бюрократические образовательные институты они не вписываются. Весь цивилизованный мир обеспокоен «феминизацией» образования и тем, как вернуть в школу мужчину-учителя. Но эти попытки блокируются:

а) низкой оплатой педагогического труда, с которой мужчина не может согласиться (для женщин эта работа традиционна и потому хотя бы не унизительна);
б) гендерными стереотипами и идеологической подозрительностью: «Чего ради этот человек занимается немужской работой? Не научит ли он наших детей плохому?»;
в) родительской ревностью: «Почему чужой мужчина значит для моего ребенка больше, чем я?»;
г) сексофобией и гомофобией, благодаря которым интерес мужчины к детям автоматически вызывает подозрения в педофилии или гомосексуальности.

На самом деле диапазон возможных эмоциональных отношений между мужчинами и детьми очень широк. Для многих мужчин общение и работа с детьми психологически компенсаторны; среди великих педагогов прошлого было непропорционально много холостяков и людей с несложившейся семейной жизнью. Но «любовь к детям» — не синоним педо- или эфебофилии; она может удовлетворять самые разные личностные потребности, даже если выразить их не в «высоких», вроде желания распространять истинную веру или научную истину, а в эгоистических терминах.

Один мужчина, сознательно или бессознательно, ищет и находит у детей недостающее ему эмоциональное тепло.
Другой удовлетворяет свои властные амбиции: стать вождем и кумиром подростков проще, чем приобрести власть над своими ровесниками.
Третий получает удовольствие от самого процесса обучения и воспитания.
Четвертый сам остается вечным подростком, которому в детском обществе уютнее, чем среди взрослых.
У пятого гипертрофированы отцовские чувства, собственных детей ему мало или с ними что-то не получается.

Как бы то ни было, похоже на то, что многие мужчины чужих детей воспитывают (в смысле — оказывают на них сильное влияние) успешнее, чем собственных. То ли потому, что наставничество увлекательнее, чем будничное отцовство, то ли потому, что трудно быть пророком в своем отечестве.

Здесь есть и гендерный аспект. Не смею ничего утверждать категорически, но из психологической, антропологической и художественной литературы у меня создалось впечатление, что символическое отцовство мужчины охотнее и успешнее практикуют с мальчиками, чем с девочками. Мужчина видит в мальчике собственное подобие и возможного продолжателя своего дела, а мальчики, в свою очередь, тянутся к мужчинам, видя в них прообраз собственного будущего и пример для подражания. Да и сам процесс общения между ними обычно опредмечен общими интересами и совместной деятельностью, что соответствует классическому канону маскулинности.

Напротив, реальные отцовские практики (с собственными детьми) успешнее с дочерьми, чем с сыновьями, и отношения отцов с дочерьми являются более нежными. В древнерусском тексте ХIII в. говорится: «Матери боле любят сыны, яко же могут помагати им, а отци — дщерь, зане потребуют помощи от отец» (Пушкарева, 1997, с. 67). Во взаимоотношениях отца и сына, как во всех мужских отношениях, слишком многое остается невысказанным, а желанная эмоциональная близость блокируется властными отношениями и завышенными требованиями с обеих сторон. Напротив, дочь напоминает мужчине любимую жену, он не предъявляет к ней завышенных требований, чтобы она реализовала его собственные несбывшиеся ожидания, и не воспринимает ее как соперницу.

Ответственному отцовству, как и всему остальному, нужно учиться. В этом нет ничего невозможного. Родительское поведение весьма пластично даже у животных. Например, самцы макаки-резуса в естественных условиях равнодушны к своим детенышам, но в отсутствие самок они чутко реагируют на плач младенцев и нежно заботятся о них. У павианов, если мать по каким-то причинам не выполняет своих обязанностей, ее функции берет на себя взрослый самец. Родительские реакции человека еще более вариабельны. В отличие от народов, у которых мужчины избегают контактов с детьми, пигмеи ака являются нежными отцами, охотно возятся с детьми, держат их на руках, баюкают и т. д. Так же поступают и старшие мальчики ака. Достаточно успешно функционируют и современные одинокие отцы.

В помощи нуждаются и взрослые мужчины. Я помню, как в 1970-х гг. Московский райком партии Ленинграда однажды в воскресенье организовал семинар для обмена отцовским опытом. Партийные работники боялись, что дело сорвется, мужчины не придут. Но те пришли и долго не хотели расходиться. Оказалось, что многие отцы чувствуют свою некомпетентность и жаждут помощи, но для этого тоже нужен профессионализм.

http://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=2006/12/kon.htm