Внимание! Или мы сейчас договоримся, или навсегда разойдемся. Каждая мысль, которая жаждет ускользнуть и укрыться, каждое слоняющееся само по себе чувство должны быть усилием воли призваны к порядку и расставлены в образцовом военном строю.
Я взываю о Magna Charta Libertatis, о правах ребенка. Может, их больше, но я нашел три основных.
1. Право ребенка на смерть.
2. Право ребенка на сегодняшний день.
3. Право ребенка быть тем, что он есть.
Нужно понимать их, чтобы при распределении этих прав совершить как можно меньше ошибок.
Ошибки должны быть, и не надо их бояться: сам ребенок с поразительной проницательностью исправит их, только бы нам не ослабить в нем этой ценной способности, мощной защитной силы.
Если мы дали ему слишком много еды или что-то неподходящее-скисшее молоко, несвежее яйцо - его вырвет. Если мы дали ему неудобоваримую информацию - он не поймет ее, глупый совет - он не примет его, не послушается.
То, что я скажу сейчас, не пустая фраза: счастье для человечества, что мы не можем принудить детей поддаваться воспитательским влияниям и дидактическим покушениям на их здравый ум и здоровую человеческую волю.
Во мне еще не сформировалось и не утвердилось понимание того, что первое бесспорное право ребенка есть право высказывать свои мысли, активно участвовать в наших рассуждениях и выводах о нем. Когда мы дорастем до его уважения и доверия, когда он поверит нам и скажет, в каких правах он нуждается, - меньше станет и загадок, и ошибок.
38.
Горячая, умная, владеющая собой любовь матери к ребенку должна дать ему право на раннюю смерть, на окончание жизненного цикла не за шестьдесят оборотов солнца вокруг земли, а всего за одну или три весны. Жесткое требование для тех, кто не хочет нести трудов и убытков родов более двух-трех раз.
"Бог дал, бог и взял", - говорят в народе, где знают живую природу, знают, что не всякое зерно даст колос, не всякая птаха родится способной к жизни, не всякий корешок вырастет в дерево.
Распространено мнение, что чем выше смертность среди детей рабочих, тем более сильное поколение остается жить и вырастает. Нет, это не так: плохие условия, убивающие слабых, ослабляют сильных и здоровых. В то же время мне кажется справедливым, что чем больше мать из состоятельных слоев общества ужасает мысль о возможной смерти ее ребенка, тем меньше у него возможности стать хотя бы более или менее самостоятельным духовно человеком. Всякий раз, видя в комнате, крашенной белой масляной краской, среди белых лакированных предметов белого ребенка в белом платьице с белыми игрушками, я испытываю неприятное чувство: в этой хирургической палате, ничуть не похожей на детскую комнату, должна воспитываться бескровная душа в анемичном теле. "В этом белом салоне с электрической игрушкой в каждом углу можно получить эпилепсию", - говорит Клодина. Может, более подробные исследования покажут, что перекармливание нервов и тканей светом так же вредно, как недостаток света в мрачном подвале.
У нас есть два выражения: свобода и вольность. Свобода, думается, означает принадлежность: я располагаю собой, я свободен. В вольности же мы располагаем своей волей, то есть действием, родившимся из стремления. Наша детская комната с симметрично расставленной мебелью, наши вылизанные городские сады-это не то место, где может проявить себя свобода, это не та мастерская, где нашла бы свое выражение действенная, творческая воля ребенка.
Комната маленького ребенка возникла из ячейки акушерской клиники, а той диктовала свои предписания бактериология. Желая уберечь ребенка от бактерий дифтерита, не переносите его в атмосферу, насыщенную затхлостью скуки и безволия. Сегодня нет удушливого запаха сохнущих пеленок, зато появился дух йодоформа.
Очень много перемен. Уже не только белый лак мебели, но пляжи, загородные экскурсии, спорт, скаутское движение. Чуть больше свободы, но жизнь ребенка все еще пригашена, придавлена.

В страхе, как бы смерть не отобрала у нас ребенка, мы отбираем ребенка у жизни; оберегая от смерти, мы не даем ему жить. Воспитанные сами в безвольном ожидании того, что будет, мы постоянно спешим в полное очарования будущее. Ленивые, мы не желаем искать красоты в сегодняшнем дне, чтобы подготовиться к достойной встрече завтрашнего утра, завтра само должно принести нам вдохновение.

А когда наконец наступает завтра, мы ждем нового дня. Потому что основной принцип: ребенок не есть, а будет, не знает, а лишь узнает, не может, а только сможет - приговаривает его к постоянному ожиданию.
Половина человечества (дети) лишена права на существование: ее жизнь - несерьезна, стремления-наивны, чувства - мимолетны, взгляды - смехотворны.

Страх за жизнь ребенка тесно связан со страхом перед увечьем, страх перед увечьем связывается с необходимой для здоровья чистотой, и тут ремень запретов набрасывается на новое колесо: чистота и безопасность платья, чулок, галстука, варежек, башмаков, рубахи.
Нас беспокоит дыра уже не на лбу, а на штанах, чулках-там, где колени. Не здоровье и благополучие ребенка, а наше тщеславие и карман. Итак, новый виток запретов и заповедей приводит в движение колесо нашей собственной выгоды.

"Не бегай, попадешь под лошадь. Не бегай, вспотеешь. Не бегай, запачкаешься. Не бегай, у меня голова болит".
(А ведь в принципе мы детям разрешаем бегать: это единственное действие, которым мы дозволяем им жить.)
И вся эта отвратительная машина работает долгие годы, сокрушая волю, тормозя энергию, расщепляя силу ребенка.
Ради завтра мы пренебрегаем тем, что радует, смущает, удивляет, сердит, занимает его сегодня. Ради завтра, которого он не понимает, в котором он не нуждается, крадутся годы жизни, многие годы.

И ребенок думает:
"Я ничто. Чем-то бывают только взрослые. Я ничто уже немного постарше.
Сколько же еще лет ждать? Ну погодите, вот вырасту..."
Ждет и лениво перебивается со дня на день, ждет и задыхается, ждет и таится, ждет и глотает слюнки. Прекрасное детство?
Прекрасное? Нет, скучное, и если и есть в нем прекрасные минуты, то отвоеванные, а чаще всего-украденные.

Так что же, разрешать ему все? Ни за что-из скучающего раба мы вырастим скучающего тирана. Запрещая, мы, как бы то ни было, закаляем его волю, пусть единственно в направлении ограничения и отказа, развиваем его находчивость при действиях в тесном пространстве, умение выскользнуть из-под контроля, пробуждаем критическое отношение к жизни. И это имеет ценность как подготовка - пусть и односторонняя - к жизни. Разрешая "все", надо следить за тем, чтобы, потакая капризам, не притупить тем самым желания. Там мы ослабляем волю, здесь - отравляем ее.
Это не "делай, что хочешь", а я сделаю, я куплю, я тебе дам все, что хочешь, только проси то, что я могу тебе дать, купить, сделать. Я тебе плачу за то, чтобы ты сам ничего не делал, чтобы ты был послушным.
"Съешь котлетку - мама тебе книжечку за это купит. Не пойдешь гулять, я тебе за это конфетку дам".
Детское "дай", даже безмолвно протянутая рука должны натолкнуться на наше "нет", и от этих первых "не дам", "нельзя", "не разрешаю" зависит огромная область воспитания.

Воспитательной средой я называю дух семьи, господствующий в ней, так что отдельные члены семьи не могут занимать по отношению к нему произвольной позиции. Этот дух не терпит сопротивления, он диктует, он принуждает.

Среда догматизма.
Традиция, авторитеты, ритуалы, безукоснительное выполнение долга- определяющий основной жизненный принцип. Дисциплина, порядок, честность. Серьезность, душевное равновесие, бесстрастность как высшая форма владения собой, признак устойчивости, неуязвимости, уверенности в себе и в правильности своих поступков. Аскетизм, самообладание, ежедневный труд, строгое соблюдение нравственной гигиены, ни малейшего отступления от норм морали.
Благоразумие вплоть до полной пассивности, до игнорирования всех прав и правд, не ставших традиционными, не освященных авторитетами, не укоренившихся повторением изо дня в день.
Если в этой среде уверенность в себе не перерастает в самодурство, простота-в примитивность, она плодотворна для воспитания. Она ломает ребенка, чуждого ей по духу, но высекает превосходного человека, который ответит уважением своим воспитателям за то, что те не забавлялись им, а трудным путем вели к поставленной ими цели. Неблагоприятные условия жизни, тяжелая физическая нагрузка не меняют духовной сущности этой среды. Тщательность исполнения здесь перерастает в труд до мозолей, спокойствие - в смирение, самоотреченность - в стремление выстоять любой ценой, робость и исполнительность, которые порой воспитываются ею, искупаются уверенностью в своей правоте и доверием к себе. В данном случае пассивность и консерватизм-не слабость, а сила. которая оказывает сопротивление чуждым влияниям и злой воле.

Среда идейная.
Ее эффект не в духовной стойкости, а в натиске, напоре, в активности. Тут не работают, а созидают. Действуют, а не выжидают. Здесь нет долга- есть добрая воля. Нет догм - есть задачи. Нет равнодушия - есть воодушевление, энтузиазм. Для человека, воспитанного этой средой, внутренний регулятор его отвращение к грязи и нравственный эстетизм. Случается, что он на минуту возненавидит, но никогда не будет презирать. В основе его терпимости не сознание несовершенства человеческой натуры, а уважение к человеческой мысли, горделивая радость от ее свободного парения, от ее способности подниматься на любую высоту и проникать в любые глубины. Смелый в своем деле, он чутко улавливает отзвуки чужих молотков, с интересом ждет завтра, его неожиданностей и чудес, открытий и заблуждений, борьбы и сомнений, новых суждений и переоценок.
Если догматическая среда способствует воспитанию ребенка пассивного, то среда идейная годится для посева инициативных детей. Тут, я думаю, таятся истоки ряда досадных сюрпризов: одному дают десяток заповедей, высеченных на камне, в то время как он жаждет высечь их сам в своей душе, другого же заставляют искать истину, которую ему свойственнее получить готовой. Не заметить это можно, если приближаешься к ребенку с уверенным "я сделаю из тебя человека", а не с вопросом: "чем можешь ты стать, человек?"


Среда, довольная жизнью.
Я имею столько, сколько мне надо: то есть мало, если я ремесленник или чиновник, то есть много, если я землевладелец. Хочу быть тем, кто я есть, то есть мастером, начальником станции, адвокатом, писателем. Работа-не служение, не пост, не цель жизни, а средство для извлечения выгод и достижения желаемого.
Благодушие, беззаботность, приветливость, жизнерадостность, доброта, трезвость - ровно столько, сколько необходимо, самопознание - ровно столько, сколько этого можно достичь без труда.
Нет последовательности в поведении, нет последовательности в стремлениях и желаниях.
Ребенок дышит внутренним благополучием, ленивым воспоминанием об удовольствиях прошедших дней, благодушием по отношению к сегодняшним делам, обаянием окружающей его простоты. Сам он при этом может стать любым: из книг, разговоров, встреч, жизненных впечатлений он самостоятельно ткет ткань своих воззрений, выбирает собственную дорогу.

Среда успеха и карьеры.
И здесь в ходу целеустремленность, но приводит к ней не внутренняя потребность, а холодный расчет. Здесь нет места для полноты содержания, есть только прикидывающаяся ею форма, лишь искусная маскировка пустоты, судорожные поиски престижных ценностей. Лозунги, на которых можно заработать, условности, перед которыми выгоднее склониться. Вместо истинных ценностей-искусная реклама. Жизнь не как чередование работы и отдыха, а как охота по следу и вечная беготня. Алчущая пустота, хищничество, чванство и в сочетании с подхалимством, завистью, недоброжелательством и злорадством.
Здесь детей не любят и не воспитывают, их здесь натаскивают. На них либо теряют, либо зарабатывают, их либо покупают, либо продают. Кивок, улыбка, рукопожатие - все вычислено, все известно заранее вплоть до супружества и плодовитости. Зарабатывают на всем - на денежных операциях, авансах, ордерах, связях в "кругах".
Если в такой среде и вырастает стоящий человек, то со временем обнаруживается, что это одна видимость, более тонкая игра, лучше подогнанная маска, и только. Однако случается, что и в этой среде расчета и гниения в душевном разладе и муках вырастает то самое "жемчужное зерно в навозной куче". Это свидетельствует лишь о том, что наряду с общепризнанным законом влияния среды на воспитание действует еще и другой - закон антитезы. Мы видим его проявления в тех случаях, когда скряга воспитывает мота, безбожник - верующего, трус - героя, этого уж не объяснить наследственностью.




Януш Корчак http://www.koob.ru/korczak_janush